Она уже мертва - Виктория Платова

– кораблик,

– маяк,

– три ряда волн,

– чайки – две галочки на открыточном небе.

И у кораблика ровно два паруса: один – полосатый, напоминающий тельняшку, вместо второго вывешено сердечко, ты отправишься в плаванье со мной?

Когда-то это звучало как признание в любви. Вот черт, это всегда звучит как признание в любви. Как страстное желание и робкая надежда не расставаться никогда-никогда, чем ответила Аста на обращенный к ней призыв?

Она исчезла.

Между невинно-мультяшной открыткой и загадочным исчезновением нет прямой связи. Нет свидетельств того, что Аста пропала, потому что приняла предложение к путешествию. Но Полина не торопится развернуть открытку. Что, если пейзаж внутри поменялся?

Не трогай ее!

Давай, прикоснись!

Не трогай!

Давай, трусюндель!..

Все было бы проще, если бы лента, на которой болтался картонный якорь, не обзавелась еще одним якорем – металлическим.

Ключ.

Самый обыкновенный маленький ключ от английского замка – что он открывает?

Давай, прикоснись!

Давай, трусюндель!..

Давай, ты же только что дала себе слово быть храброй (это понравилось бы Сереже), решительной (это понравилось бы Сереже). Немного авантюризма (это понравилось бы Сереже) тоже не помешает: отправиться в плавание за тридевять земель – всегда авантюра.

Нет-нет, в открыточном пейзаже ровным счетом ничего не изменилось, чайки и волны оказались на своих местах. Зато безымянный кораблик получил название. «MARIPOSA» было выведено на нем – теми же печатными детскими буквами. Полина уже видела где-то это сочетание букв – и совсем недавно.

Вилла с бассейном и смотровой площадкой!

Означает ли это, что вилла открывается ключом, который прикреплен к нейлоновой ленте? Все может быть. Не проверишь – не узнаешь! Неожиданно в Полине проснулось острое любопытство, навсегда, казалось бы, потерянное после трагедии с Лазарем. Теперь же оно триумфально возвращалось, неся с собой сладкий, с привкусом овсяного печенья, страх. И такую же сладкую уверенность, что все в конечном счете закончится хорошо. Это всего лишь игра, придуманная детьми и для детей, ничего опасного в ней нет: мнимые раны сочатся клюквенным соком, из пластмассовых пистолетов вылетают не пули, а бумажные флажки с надписью «бэнг-бэнг-бэнг». А если случится неприятность, и флажок каким-то образом заклинит, «бэнг-бэнг-бэнг» всегда можно продублировать голосом.

У Маш это получалось отменно.

Решено, Полина отправится на виллу «Mariposa» немедленно. Ведь тот, кто оставил конверт в шкиперской, хотел этого. И знал, какой любопытной и любознательной девочкой была маленькая Белка. И – отважной. И – умеющей хранить секреты. Справедливости ради – иногда она трусила, как трусит любой ребенок, впервые столкнувшись с малопонятным взрослым миром, но… Поцелуй в щеку прогонял любые страхи, скреплял любые клятвы и обещания посильнее хрупкого сургуча. Двумя пальцами его не переломишь.

Сережин поцелуй.

Ты любишь меня, Белка? Если да – ты должна молчать. Врать и изворачиваться, если нужно. Быть стойкой, если нужно. Если нужно – сказать правду, какой бы горькой она ни была.

Сердце Полины бьется часто-часто, его стрекозиные крылья потрескивают и трепещут, – а все из-за пронзившей ее мысли: письмо оставил Сережа, никто иной. Конечно, он действовал через посредников (во всем, что касается Полины, он всегда действует через посредников). На этот раз передаточным звеном был Лёка, никто иной. Лёка предан Сереже так же, как был предан Парвати, он выполнит любую Сережину просьбу – о том, чтобы молчать, если нужно. Или сказать правду, если нужно. Не понадобится даже скреплять обещание поцелуем. Достаточно будет одного повелительного взгляда и пальца, приложенного к губам, – тс-сс. Вот только врать и изворачиваться простодушный дурачок не умеет, но и Сережа никогда не потребует от брата невозможного. Он всегда знает, чего следует ожидать от того или иного человека.

И Белка – его Белка! – не должна его подвести.

Она не подведет.

Еще минуту назад мысль о том, что за письмом с сургучной печатью стоит Сережа, казалась невозможным, немыслимым допущением. И рождала массу неудобных вопросов: каким образом в его руках оказалась открытка, принадлежавшая Асте и исчезнувшая вместе с ней много лет назад? Почему письмо идет в связке со зловещей коллекцией насекомых? Зачем прибегать к сложностям, иносказаниям и детскому почерку, вместо того чтобы просто позвонить? Просто появиться здесь, в доме Парвати, на который Повелитель кузнечиков имеет гораздо больше прав, чем все остальные? Ведь бабушка по-настоящему любила только своего старшего внука и ждала лишь его. Остальные были досадной помехой, обузой, мелким злом, источником ненужных хлопот и треволнений. А Сережа мог в любой момент вернуться…

Он и вернулся!

И купил дом по соседству, ничтожной части его состояния хватило бы на десяток таких домов, если не на сотню. И Парвати знала об этом, но не захотела переезжать в новострой из своего родового гнезда. Возможно, о покупке дома Сережей догадывался кто-то еще: Тата (в силу своей природной чуткости и умения видеть то, что скрыто от глаз), Шило (в силу своей профессии и доступа к самым разнообразным электронным базам), – недаром они оказались на территории виллы «Mariposa» почти одновременно! Вот только смелая скаутская вылазка закончилась для Таты пробитой головой; кто это сделал – еще один неудобный вопрос.

Не Сережа же в самом деле!

Плевать на все неудобные вопросы! – Полина надежно защищена от них двадцатилетней давности Сережиным поцелуем в щеку. В этом поцелуе были только добро и свет и обещание братской поддержки на десятилетия вперед. На столетия.

Странное возбуждение не покидало Полину ни на секунду. Она лихорадочно переоделась, зачем-то полезла в косметичку, достала зеркальце и тушь, мазнула ею по ресницам и тут же устыдилась этого спонтанного жеста. Кому она хочет понравиться? Сереже. Но неизвестно, чего ждет Сережа и – главное – кого?

Свою Белку.

Ведь секретное письмо адресовано именно Белке, одиннадцатилетней девочке, а вовсе не тридцатитрехлетней женщине. Одиннадцатилетняя девочка не красила ресниц, зато читала «Идиота» и верила в то, что Сережа управляет не только кузнечиками, но и кораблями – земными и небесными, и всем миром в придачу. Заляпанные тушью ресницы несовместимы с нежным братским поцелуем. И накрашенные губы – тоже, и пафосное платье, купленное прошлой зимой в мадридском магазине «Пурификасьон Гарсия». Такие платья годятся только для нотариусов, а на встречу с Сережей она оденется попроще. Как оделась бы напрочь лишенная кокетства маленькая Белка. С поправкой на возраст, разумеется.

И никакой косметики.

Через три минуты она уже спускалась по лестнице. На втором этаже было тихо: громогласные МашМиш покинули ванную и отправились… Куда? Теперь это волновало Полину меньше всего. Как и судьба всеми оставленной и, возможно, нуждающейся в помощи и участии Таты. Наверное, она поступает не очень хорошо. Но если бы пришлось выбирать: быть хорошей для Сережи и плохой для всех остальных… Она выбрала бы Сережу!

От осознания этого у нее вдруг закружилась голова. Такое уже было когда-то. В самый разгар ее романа с Эмином – врачом-реаниматологом из стамбульского госпиталя. Это он засвидетельствовал смерть ее родителей, это он сообщил ей подробности смерти. В тот момент ей не на кого было опереться (Сережины кузнечики при исполнении – не в счет), а Эмин… Он подставил плечо, протянул к ней руки, крепко обнял и долго-долго не размыкал объятий. И в какой-то момент ей показалось, что роман может вылиться в нечто большее. И что она останется с Эмином навсегда. Искушение было велико, особенно когда молодой турок предложил Полине стать его женой. Тогда она ответила «может быть».

– Это ближе к «нет» или «да»?

– Это где-то ровно посередине.

Посередине. Вот слово, определявшее суть их отношений с Эмином. Полина всегда была посередине. На полпути между Старым городом и Аэропортом. На полпути между Стамбулом и Питером. На полпути между привязанностью и нежностью. Всякий раз, когда она уезжала, Эмина охватывал неподдельный страх.

– Я буду ждать тебя.

– Лучше не ждать, а просто жить.

– Я буду ждать тебя. Сколько бы времени ни прошло.

– Потрать это время на что-нибудь другое.

Кажется, Эмин о чем-то говорил ей: о пользе ожидания, которое ввергает человека в подобие анабиоза. И, лишенный возможности тесного взаимодействия с внешним миром, он начинает задумываться о действительно важных вещах.

– И что же ты считаешь важными вещами?

– Любовь.

– А еще?

– Любовь.

– И все?

– Нет. Еще – любовь.