Роман О Придурках - Валерий Тимофеев

Так в команде заговорщиков появился и второй местный — с героической, продырявленной во многих местах шкурой, товарищ майор.

К этому времени Юлька пришпилила профессору жучка. Намертво. В хитрое место. Он слышал или читал в детективной книге про шары, которые в причинное место вставляют для большего удовольствия женщин, загорелся. Ему помогли вставить один такой. Ну, короче, шар шаром, как у всех нормальных мужиков, а в нем жучок. Даже если нашего профессора голым оставят, жучок всегда при нем. И хоть из глубин, все равно сигналы передает — охи, вздохи, хлюпанья разные…

Записала Юлька на магнитофон подленькие разговоры товарища майора и выводы свои сделала.

— Барбосятинов всех нас подставить решил, — как на духу своим рассказала. — Карьеру геройскую на нас сделать. Мы поведем П-та вроде как на экскурсию, а на самом деле просто стибрим его. Изолируем на время. Они же нам и помогут в этом. А потом, когда сделают свое мерзопакостное дело, на нас охоту устроят, всех перестреляют, даже П-а своего при освобождении не пожалеют. Такой у них подлый план. Тут же власть передадут Мише-два процента, в стране полугодовой траур объявят, во время которого кого надо уберут, кого надо из тени достанут и на нужное дело раскрутят. Ныне действующего вон как раскрутили! Ничего не подозревающий электроутюг…

— Электорат, — поправит полиглотошный Васька.

— И он тоже… запросто проглотил и еще спасибо говорил, что так его надули. А после траура они нового изберут. Опять своего, кому-то угодного и навсегда послушного. На радостях очередной раз промежду собой все в стране поделят и мирно заживут. А мы, шпионы ино-сраные, в земле будем лежать, убитые насмерть и перед своими сранами опозоренные.

— Все понятно?

— Все!

— Ну, как? Пойдем или не пойдем у Барбосятинова на поводу?

— Это ж верная погибель.

— Если не пойдем, что нас ждет?

— Заарестуют и в их тюрьму пожизненно упрячут. Так он профессору про нас и обсказал.

— Ляжем на дно, законсервируемся, я хорошую закрутку для банок достал, импортную.

— А верная служба родинам? Долг, наконец, — краснея, призналась Наташка. — Я еще маме с папой приемным не все, что заняла, отдать смогла. Они ждут, верят в меня.

— Думать будем?

— Вы думайте, если хотите выпутаться из сложного положения, — деловитости Юльки хватило бы на десятерых, — а я вам вот что предложить могу.

ГЛАВА 10. ТОВАРИЩ ИОСИФ И ЕГО БРАТЬЯ

УХИ ТОВАРИЩА ИОСИФА

Еще на экзаменах в своей разведшколе Юлька писала выпускную работу про горячо любимого ей всенародного вождя угнетенных и обиженных, дорогого товарища Иосифа. И про его соратников по революционной борьбе, по-родственному именуемых промежду собой братьями. Даже книгу непонятную, в своей стране запрещенную, прочла. Библией называется. Вот из книги той… или другой… от множества прочитанного в голове перемешалось, пока на нужной полочке найдешь, пока в дело применишь, — и узнала она для себя очень интересное, а для работы будущей и полезное.

Случилось так, что один из братьев Иосифа, верный ему Лаврентий, скоропостижно умер. Умер от пуль, выпущенных из клетки по устному приказу святого Егория Победоносца, четырежды геройского маршала. В сейфе безвинно убиенного нашли дукаменты престранные. А и были там фотографии Иосифа — старшего брата всех библейских, Отца Родного всех остальных, которым на Олимп дорога заказана. Снят Иосиф на всех фото непременно в профиль. Слева в профиль, и справа, и тоже в профиль. А к каждой фотографии приписана папочка пронумерованная, с множеством другого материала, до нас не дошедшего. На две не случайных особенности обратила внимание дотошная хоть и юная еще возрастом разведчица.

Первая. К каждому до боли знакомому профилю отдельно прилагался крупный снимок соответствующего уха.

И второе. Две даты, как на камне могильном. И выходило, что некоторые профили как бы жили по нескольку месяцев. А некоторые и годами здравствовали.

Что? Правильно мыслите, и у Юльки такие же точно сомнения возникли. Когда мужику на фото за пятьдесят лет перевалило, не мог он несколько месяцев жить. Вот если к слову "жить" приставочку добавить, маненькую такую, трехбуквенную. Тогда и смысл какой ни то проглядываться начинает. Слу-жить. Уже легче думается? И смыслом наполняется? Вот и мы о том же. И все как один в ту же самую сторону теперь мысли свои отправим.

Юлька сначала думала, — какое великое открытие сделала она, когда предложила директору их секретной школы новую методику шпионско-добывательной работы по опознанию ранее не опознанных. Все спецслужбы как работают? А по старинке работают. Им отпечатки пальцев подавай, да чтобы четкие, да со всех десяти сразу, желательно еще и ноги прокатать. А если он не согласный? А если у него пальцев нет? Тогда, пожалте, мы ваш глаз вынем и сетчатку его в нашу базу данных занесем, а потом… да что вы! Даже не сумлевайтесь, глаз обязательно на место, как было! Без малейшего ущерба для вашего драгоценного.

А как быть, если он вам глаз не даст? Или, скажем, слепой он?

Вот тут-то Юлька и сделала открытие, которое корнями в ее далекое детское любознайство уходило.

— Почему, — спрашивала она у папы, у мамы, и у всех остальных, — осел имеет длинное ухо, собачка треугольное, а человек овальное? Хотя ухи всем для одного и того же даны.

Подрастала девочка, набиралась разных новых знаний, и вопросы ее становились глубжее и ширше.

— Почему у папы ухо большое, оттопыренное и три года не мытое? — выказывала чудесную наблюдательность малышка. — А у мамы маленькое, вкусное и с большой проволочной серьгой?

Честно объяснили ей, что папа, когда ребенком в школе жизни учился, часто за ухо был таскан. Потому как воспитывали его по новой, утвержденной на самых верхах, уходрательной методике. А мама, когда замуж вышла, серьгу эту проволочную в подарок получила, чтобы папа мог ее везде, куда ему надо, за собой водить. Маленькое и приплюснутое? Много от папы по этому уху получала. И еще не раз получит, если дочь ее любознательная такие глупые вопросы задавать не перестанет.

Сделала вид Юлька, что поверила таким объяснениям. Но интерес к данной теме в ней не иссяк. И вот теперь, в ее новой, против всех чужих разведывательной профессии, надо же, — сгодился.

— Ё-ка-лэ-мэ-нэ! — догадалась она сразу, — по форме уха, по его размерам, извилинам и противокозелкам можно так же идентифицировать человека, как по отпечаткам пальцев и по сетчатке глаза. Не надо каждому пальцы черным гуталином смазывать и в картотеки заносить. Не надо глаз вынимать и, сосканировав его, обратно вставлять. Это ж сколько ответственных работников пальцеснимательного труда освободится для нужд народного хозяйства? Сколько черного гуталина можно будет нуждающимся сапогам благотворительно отдать?

Ну и главное — сфотографированное из-за угла ухо никому не расскажет, что его в картотеку поместили. Потому что воспитанное ухо — это вам не рот, говорить зазря не приучено. Оно слушать приучено, и молчать обо всем услышанном.

Узнав об изысканиях святого Лаврентия Палыча, Юлька сначала немного расстроилась — оказывается, не она одна ухами заинтересовалась. Идет по уже протоптанной тропе. Но Юлька честно отбросила корыстное и мелочное, — наука дело святое! Поэтому легко согласилась брать только крупными купюрами и желательно в иностранной валюте.

Повторила она изыскания святого Лаврентия на более высоком техническом уровне, и получила почти тот же результат. По Лаврентию выходило, что Отец Всех, в своем первоначальном обличии, исчез в 32-м году, в ноябре, сразу после отмечания пятнадцатой годовщины революции имени Октябрьского переворота. И больше не появлялся ни на страницах газет, ни в кинохронике. Дотошная девонька нашла датированную 34-м годом фотографию пациента "Канатчиковой Дачи", лысого, безусого, без трубки во рте, но с тем же самым хорошо знакомым фотографам Отцовским ухом, покоящимся на левой стороне шишковатой и еще пока живой головы.

Ей сразу же стал понятен смысл предсмертного письма верной подруги Иосифа, тридцатилетней Надежды. Она, "…даже в интересах любимой и единственной партии и всего трудового народа, не согласна изменить так же горячо единственному и любимому ей человеку, принять в объятия и пустить в сердце чужого ей товарища, пусть и очень похожего… даже в интересах… и ради интереса… а потому терпеливо подождет несколько дней, пусть праздник отгремит по стране, и только тогда… добровольно… от аппендицита… в правый висок… и чтобы похоронили их рядом…".

Лаврентий насчитал и задокументировал двадцать восемь дорогих ему товарищей Иосифов. В том числе и среди тех, кого лично по заказу ответственного за страну Политбюро подготовил, а потом по приказу его же, вдвойне ответственного за продолжение верного ленинского курса, и утилизировал.