Убийца-юморист - Лилия Беляева

Однако, должно быть, в природе все настолько взаимосвязано, что каждое действо тянет за собой другое, хоти ты этого или не хоти. А в итоге получаются уж такие неожиданности, такие нечаянности, что поневоле начинаешь думать: «Это — судьба».

Я уже прочла длинный список орденов, медалей и прочих регалий В. С. Михайлова, занявший целых две страницы, и перебралась на первую главу его воспоминаний под названием «Детство и юность», уже узнала, что родился он в дворянской семье, что жила семья дружно и разумно вплоть до страшного семнадцатого года что затем пришлось таиться и скрывать свое отнюдь не пролетарское происхождение, что, тем не менее, мама старалась дать им, детям, хорошее образование, как вдруг женский голос слева произнес вблизи моего уха:

— Зачитались?

— А почему бы и нет?

Я посмотрела, кто же сидит рядом. Мне как-то не было нужды изучать своих соседей по двум вагонным скамейкам.

Это была женщина довольно пожилая, лет пятидесяти, не меньше. Ее темные волосы перемешивались с седыми, как им хотелось, и тугой улиткой лепились к затылку. Лоб с продольными ровными морщинками напоминал линейки в тетради. Глаза, карие, светятся умом и приглядчивостью. Губы чуть тронуты помадой. В разрезе цветастого дешевого платья видно, что загорел только этот треугольник кожи, а под материей — белая, нетронутая голизна. Руки рабочие, то есть крупные, со вздувшимися венами. Такие руки я видела у доярок.

Она не стала долго томить меня неведением, а все тем же немного вкрадчивым, доброжелательным тоном спросила еще:

— Вас этот Чеченец провожал?

— А что?

— А ничего. Огневой парень, — был ответ.

Мне же теперь не оставалось ничего другого, как задать встречный вопрос:

— Что значит «огневой»? женщина не стала мяться. Ей, видно, хотелось поговорить:

— А то и значит, что огневой. Характер у него такой. Дали б ему шашку в руку — всех бы порубал. Чеченец и есть Чеченец.

— Кличка у него такая?

— Само собой… Чечня его, конечно, вывернула наизнанку, проехала по всем его нервам как каток для асфальта, раздергала, расколошматила… Он даже ходит не ходит, а все словно летит и мчится.

Мне следовало задать один меченый вопросик, и я его задала:

— Но девушкам он все равно, наверное, нравится. Стройный, глаза горят и говорит хорошо… Верно?

Женщина пихнула меня в плечо своим полным, крепким и посмеялась немного, а потом сказала:

— Влюбилась и ты, что ли?

— А что, в него много влюбляются?

— А ты думала, первая и самая сладкая? Я видела, как он тебя провожал! Видела! С кошкой своей любимой!

— Ну и что?

— А то, что не выйдет у тебя ничего.

Наступила и пошла тянуться пауза. В неё тотчас прорвался торопливый стук колес.

— Это почему же у меня ничего не выйдет? — завела я словно бы обиженная не знамо как. — Я что — уродина, по-вашему?

Мне надо было срочно пустить слезу! И я её пустила…

Тетенька которая годилась мне в матери, как я и рассчитывала, этой моей слезы не вынесла. Она расстроилась, что вот меня расстроила, и принялась утешать, но тихо, из ушка в ушко, чтоб никому постороннему не было слышно:

— Не надо, не раскисай. Не последний он, кто тебе встретился. Ты вся из себя такая светленькая…А он — темноват. Он такое знает! Чеченец и есть Чеченец. И это бы ладно… Да только… только он уже не сам по себе. У него любовница есть. Поняла? Хоть они это дело и скрывают, а всем видно.

— А вы это наверняка знаете? Или это сплетня какая?

— Стала бы я тебе сплетню выплескивать! Что я, дура какая? Что я, не вижу, что ли, что ты из порядочных, а не из тех, кто вон пьет или колется? Говорю — он при любовнице живет…

— Как это? Как?

— Да так… Я в том доме, у писателя Владимира Сергеевича…

Женщина умолкла, сурово глянула на меня, теребя в руках коричневую сумку из кожзаменителя:

— Ты трепло или нет? Можешь молчать-то?

— Могу! — поклялась я.

— Тогда знай уж: этого Чеченца пригрела вдова Владимира Сергеевича. Он при ней теперь состоит. Похоронить не успела законного мужа, а уже и обзавелась любовником. Ни стыда, ни совести.

Но мне нельзя было сейчас же и согласиться, и заголосить согласно: «Ой, правда! Ой, как же ей не стыдно-то!» Мне, змее подколодной, следовало продолжать дурачить эту простоватую тетеньку, добиваясь своего.

— Да не может этого быть! Я же видела эту вдову! Ей же много лет, а этому парню самое большее двадцать шесть! Самое большее!

Как мне и надо было, моя собеседница уже и рассердилась на мое недоверие к её словам. А рассердившись, и выдала мне добавочные, очень даже полезные мне сведения:

— Я, если уж все в открытую, пятнадцать лет служила у Владимира Сергеевича. Вот уж человек! Ни во что не вмешивался. Сидит у себя в кабинете и сидит, работает, значит. И всегда поздоровается, никакого от него злого слова не услышишь. Другие осуждают его, мол, слишком часто жен менял. Да как их-то не менять, если одна одной хлеще! Он-то мужик видный, до самой старости старой прямоходячий, а они тоже неспроста за ним шли! Тоже со своим интересом! Он и сам гляделся орлом, и при больших деньгах всегда и знатность при нем. Какие только величие чины не звонили на дачу! Он в последнее время все на даче жил… Не поверишь, сам Брежнев, сам Черненко, сам Горбачев! Понятное дело — и им лестно, что говорят с таким писателем! Не скажу, и Наталья, которая перед Ириной была, не сразу скурвилась. Я её застала, ещё когда она к этим магам-волшебникам ни ногой и пила умеренно… Дура я дура тогда была, когда этой вот последней Ирине доверилась! Владимир Сергеевич тут ухлестывал без последствий за одной балериной, ничего у него не вышло. Ну Наташка как стала ему это вспоминать по пьянке! Ну пошли сплошные дебоши! Он — в кабинет, а она стучит кулаком, сапогом бьет… Вот и обрадовалась я Ирине. Думала, с сердцем она к Владимиру Сергеевичу. И поначалу так и было. Заботилась. А умер — и сразу почти завела любовника! Срамота? Еще какая!

— Вы когда же от неё ушли? Или она сама вам предложила?

— А как-то все вместе… Мне уж больно муторно стало видеть этих двоих… сядут, запрутся…

— При Владимире Сергеевиче?

— Началось-то? При нем. Все. Хватит с тебя. Мне на выход. Умок не растеряй! Я для твоего умка старалась!

Она уже встала и уходила от меня по проходу.

— Как вас зовут-то? — крикнула я вслед.

— Да не все ли равно! — был ответ. — Язык на запоре держи! Мало ли что!

Я рванула за ней следом. Мне никак нельзя было упускать эту женщину, потому что её рассказ отчетливо пах ещё одним трупом.

— Подождите! Я вам хочу сказать большое, большое спасибо! — тарахтела я на ходу. — Вы такая сердечная женщина! Вы так вовремя все мне рассказали про этого Чеченца! А я чуть в него не влюбилась! Чуть-чуть! А Михайлов при вас умер?

Женщина приостановилась, глядя мне в глаза:

— При мне. Ну и что?

— А мне страхи полезли в голову. Ведь если эти были любовниками, то, получается, писатель им мешал?

— Ну… и что? Дело прошлое.

— А если мешал, то… как же они жили втроем?

— А так и жили. А чего это тебя так задело? — женщина подозрительно и недобро нащурилась на меня.

— А я статью пишу! — призналась я ей с идиотски-радостным выражением на своем послушном лице. — Про Владимира Сергеевича! Он мне нравится! Мне жалко, что у него так все вышло… Я, конечно, ничего вашего в статью не вставлю, это не надо никому знать, это не главное… А за Чеченца вам ну преогромное спасибо. Зачем он мне? Такой?

— Если тебе от моего разговора вышла польза — это хорошо, — смягчилась бывшая домработница В. С. Михайлова и вдруг добавила. — Только и Михайловым чересчур не обольщайся. Большой писатель, а жадности удивительной. Ну так и все мы не без изъяна. У кого что. Но счет денежкам знал! Знал счет! Да мало ли что мне про него ведомо! Хватит с тебя! Недаром сказано: «Слово серебро, а молчание — золото». Или ты из органов? — женщина нахмурилась. Что-то больно любознательная.

— Да что вы! Я… я журналистка, всего-навсего.

— Тоже профессия для людей обольстительная. От вас, журналистов, чем дальше, тем лучше… Мне сын голову открутит, если узнает, что я тебе столько вывалила под настроение. Иди, иди своей дорогой. А я пойду своей.

Повернулась ко мне спиной. Плотной, прямой, неприступной, и я поняла навязываться бесполезно.

Как добиралась до дому, на чем, с кем здоровалась у подъезда — не помнила. Мозговые извилины прогоняли туда-сюда одну горячую мысль: «Ирина и Андрей-Чеченец — любовники. И настолько яростно вцепились друг в друга, что не смогли удержаться при Михайлове, выдали себя… Значит, Михайлов стал им помехой и врагом. Значит, они вполне могли сговориться… Значит, очень может быть, что Михайлов умер не естественным образом, а…»

Но нет! Это было бы слишком! Четвертый писательский труп за какие-то полгода!