Убийца-юморист - Лилия Беляева

— Да которые последнюю мою веру в писателей порушили! Одни орут — «Мы, евреи, самые умные, честные и талантливые!» Другие, белобрысенькие: «Мы, русские, самые рассамые большие патриоты!» А как углядели эти дачки, так и кинулись со всех этих двух лагерей и схапали и теперь тут полный интернационал. Вон там, на подходах к Перебелкину нагромоздили общие баррикады, чтоб биться до последнего за свою добычу.

— Что ты такое городишь, Андрей?! — всплеснула руками гостья. — Какие баррикады? Их нет!

— Нет, так будут! — бодро пообещал раздухарившийся парень. — Вы ж за так добычу не отдадите? Ну, значит, простой-рядовой писатель, которого вы обдурили, пойдет на штурм не сегодня, так завтра… А я сяду и напишу книгу, как тут все развернется с огнем и мечом!

— Ты шутишь, Андрей? — неуверенно спросила Галина Сопелкина. — Я тебя прощаю. Я понимаю — «чеченский синдром»…

— Вот блин! — вскричал парень и крутанулся на месте. — Вот я дурак! Лезу с откровениями! А им это по фигу! Я тут, можно сказать, последнюю веру потерял, в этом гадостном Перебелкине! В этом гнездовье приспособленцев! Я, может, до смерти любил стихи Занесенского, а заодно и его жену Ою Вогуславскую. А теперь мне что о нем думать? Если этот самый Занесенский всегда сладко ел, что при Советах, что при демократах, потому что не высовывался! На крест и плаху ради народа не лез! Все больше по заграницам, по ресторанам, по отелям… А его эта Оя и того прохиндейливей. Она при этих самых «противных» Советах уж точно знала, кто из писателей гений, а кто не очень, потому что перышко-то у неё убогонькое, а гляди, пролезла в комитет, где раздавали Ленинские премии! А где она сейчас? Упала с вышки и в грязь лицом? Нет, блин, вылезла из одной змеиной шкуры красного цвета и срочно нарастила другую, демократическую, и ведает опять же премиями, но теперь с березовско-демократическим повидлом поверху. Во как надо жить! Если хочешь при любой власти семгу лопать и дристать омарами!

— Фу, Андрей! — рассердилась Ирина. — Какие выражения! Мы же с тобой договаривались…

Парень отшагнул назад, в глубь дверного проема, поднял обе руки вверх:

— Прошу прощения! Сорвался с привязи! Но не совсем. Настоящие выражения оробел употребить! А если бы употребил — все вороны и воробьи с веток мертвенькими попадали.

Исчез. Возник снаружи — шел крупным шагом к своему «теремку».

— Как ты, Ирина, с ним только ладишь? — шепотом спросила испуганная Галина, нервно щупая красный камешек на своем перстне. — Это же сплошной «чеченский синдром»! Сплошной! Он же опасен!

Она проследила настороженным взглядом, точно ли Андрей скроется в теремке у ворот, а когда он скрылся — вздохнула с облегчением…

— Приходится считаться, — тоже вздохнула Ирина. — Кто послал этих мальчиков на эту войну? Наше общество. Крути не крути, а мы за их спинами отсиделись… И продолжаем отсиживаться…

— Но нельзя же все брать в голову! — воскликнула гостя. — Иначе и жить невозможно!

— Может, и невозможно, — кивнула Ирина.

— Вот ведь какие ужасные наступили времена! — Галина выбралась из кресла, прошуршала юбкой к двери. — Всякий, кому не лень, может тебя оскорбить. При Советах, все-таки, такого не было, при Советах эти мелкие люди не смели… лить помои на заслуженных членов общества. Соблюдалась дистанция…

— Не бери в голову! — посоветовала Ирина. — Как твой-то? Как его радикулит?

— Растираю, уговариваю не расстраиваться… Он очень расстроился, когда прочел в газете про себя… ну что дачу держит тридцать лет… Там же так язвительно написали: «Бездарному человеку с синдромом бесстыжести эта дача, вероятно, станет прижизненным памятником, ибо иных, писательских заслуг, у него нет». Чудовищно! Не посчитались даже с тем, что у него ест награды… Медаль ветерана…

— Конечно, с прессой не поборешься, — посочувствовала Ирина. — Что есть, то есть. Но ты, вероятно, за чем-то пришла? Забыла?

— Ах, да, если есть — дай лейкопластырь, мой руку сильно занозил… Я занозу вытащила, обработала… Какая я-то молодец! — вдруг воскликнула с улыбкой. — Я-то своего Игорька в эту чудовищную армию не отдала! Я его очень вовремя в Канаду отправила! Там у меня нашлись дальние родственники. Спасла ребенка! И свои нервы уберегла…

— Браво, браво! — прозвучало рядом. Оказалось, Андрей подобрался к открытому окну веранды и так тихо, что мы его поначалу и не заметили.

— Ни хрена себе! — он полязгал зубами. — Ни хрена! По-вашему, выходит, только детдомовцы в армии должны служить, Родину защищать? А вы, чистенькие, при деньгах, своих сыночков спрячете и все дела? Во ексель-моксель, три шара в потемках! Во алгебра-арифметика в Перебелкине!

— Андрей! — строго позвала Ирина Георгьевна. — Но ведь, действительно, в армии, где царствует дедовщина, где то и дело солдаты убивают друг друга, где даже с пищей проблемы, где…

— Ни хрена себе! — перебил Андрей, который все больше и больше начинал нравиться мне. — Пусть, значит, нас, черную кость, огнеметом подчистую! Пусть тех, у кого никакой защиты, в военкомат под дулом! Пусть нас мочат на границе с Таджикистаном, в Абхазии-Грузии и где там еще? Чтоб, значит, тут, в Перебелкине и в других красивых местах любимые сынки и минуты пороха не нюхали? Чтоб у детей бедноты моджахеды головы срезали! Хорошо, хорошо толкуете, гражданочки! Только ошибочка может выйти. И выходит. Сиротские дети начинают соображать, где, что, почем. Начинают! А их уже не сотни тысяч, а миллионы! Им книжкино и всякое другое вранье до фени! Они ещё себя покажут, наколбасят, будь здоров!

— Вы нам что, лекцию читаете? — поинтересовалась ничуть ничем не смущенная дама Галина. — Вы бы лучше тем лекцию прочли, кто разрушил Советский Союз! Тогда такого не было бы! У меня мать была секретарем райкома партии и…

— Мирово устроились! Я это давно засек! — опять перебил парень. Одна бровь у него подергивалась. — Кто умелый, тот и в прошлой жизни при кормушке сидел, и в этой опять пристроился к окошку, откуда еду дают! Тот, кто умеет грести под себя, тот уж точно хоть при социализме, хоть при капитализме не пропадет!

— Андрей, — поморщилась как будто ничуть не уязвленная Галина и почесала ноготком свой пикантный курносый нос, — я понимаю, понимаю, вас слишком побила жизнь, но нельзя же все в одну кучу!

— Почему? — без тени улыбки спросил парень. — Куча-то из чего? Дерьмо к дерьму. Кто разваливал Союз? Простые-рядовые, что ли? Да верхние же! Начальнички! Охочие до привилегий! У которых вместо совести — дыра! Я много думал, читал… И они же опять вместе со своими детками к самым выгодным местечкам прилипли и колбасят, и колбасят… Я просек… Если выйдет напишу роман… или повесть…

— Успехов тебе, Андрей, — равнодушно проговорила весьма волевая писательская жена, сумевшая удержаться от раздражения, хотя право на него имела, так как оппонент охаял её без зазрения совести.

Но я знала конструкцию подобных дам. Они тем и сильны, если подумать, что — «плюй им в глаза — все божья роса». Они, может, уже с первого класса не ходят на свидание с собственной совестью, потому что сообразили совесть, как камень за пазухой против себя же, как противный голос с репликой: «А не стыдно тебе?» как раз в ту минуту, когда самый момент отгрызть сладкий кусок от общего пирога или ухо у соперницы…

Я уже знаю, пригляделась — только такие, за редчайшим исключением, пробираются во власть. Монстрообразные. Которые ходят только стаями и своих узнают по родственной вони. На прочих же, с претензиями жить исключительно по справедливости, — плюют, как на идиотов.

Но вот что самое-то существенное, чем одарила мою любознательность вся эта сцена, — я теперь, казалось мне, очень даже хорошо понимала вдову Ирину. Парень-то не простой, с мозгами, хотя и трудный в быту… этот самый поэт-привратник Андрей.

— Желаю успеха в написании романа, — леновато обронила Галина, не глядя на Андрея, и пошла к калитке. Но на полдороге вернулась. — Ирина, а лейкопластырь…

— У меня есть! — сказал Андрей. — Идемте!

И сам первый зашагал в темпе к своему «теремку» у ворот. Вышел с пластиком лейкопластыря в руке и бело-серым глазастым котом на плече:

— Возьмите.

Мы опять остались на веранде одни с Ириной. Я не сдержалась, сказала:

— Какой, однако, чувствительный, а точнее — дерганый этот Андрей!

— Ничего удивительного, — ответила она. — Через такое прошел… Теперь ищет смысл в жизни… читает, ходит по писателям, беседует с теми, кто не против… Спит с кошкой. Назвал «Дезой» от слова «дезинформация»… Нашел облезлую, покусанную, в лесу, принес… Пробует писать… стихи… роман не роман. Мне да и никому не показывает пока. За ним — знание глубоких пластов жизни. Так что может выйти очень интересно и познавательно. У него огромное преимущество перед сочинителями «из пробирки»: он точно знает, против чего и за что. Умеет ненавидеть…