Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

В своем желании помочь нуждающимся мать Мария не останавливалась даже перед тем, чтобы выдавать фиктивные справки о работе в основанных ею домах: подобное свидетельство давало людям реальную возможность действительно устроиться на работу. Правда, через несколько лет парижская администрация заподозрила неладное и выявила фиктивность многих справок, выданных ею. Но уважение к русской монахине и ее деятельности оказалось настолько велико, что этому делу не дали дальнейшего хода.

Матушка любила общаться с молодыми людьми и частенько вела с ними непринужденные и задушевные разговоры. Она читала им стихи, и не только свои, проводила евангельские беседы, рассказывала о живописи. Б. В. Плюханов, ее друг и соратник, а в те времена студент, впоследствии рассказывал:

Мать Мария любила живопись, понимала ее, хорошо знала не только русское, но и западноевропейское искусство. Она часто повторяла, что «только через язык формы и пластики можно еще глубже проникнуть в сущность людей, событий, вещей». К этому она стремилась и в своих работах. Рассматривая картины других художников, она всегда выделяла основную мысль произведения, умела тонко проанализировать детали, с поэтической проникновенностью описать изображенное.

Обитательница женского общежития на рю Лурмель Ольга Булацель вспоминала:

По вечерам мать Мария всегда была с нами. Она разрешала нам приглашать в общежитие молодых людей и спорить, петь, веселиться. Она считала нужным не оставлять нас одних, но в то же время ни во что не вмешивалась и не навязывала себя. Она сидела в комнате, читала газету или книгу и никогда не торопила нас, как бы поздно мы ни засиделись.

Часто девушки просили матушку рассказать что-нибудь или принять участие в развлечениях, и она всегда с удовольствием соглашалась. Вместе с актрисой Марией Михайловной Читау (Карминой) они готовили и показывали различные шарады, скетчи, импровизации.

В лурмельском приюте обитали не только девушки, но и бабушки.

Ариадна Васильева рассказывала:

Честно говоря, «одуванчики», как мы их тайком называли, были народцем ворчливым и занудливым – Матушку они постоянно третировали мелочными жалобами, между собой бранились, и до нас доносились отголоски их ссор. В комнате старух стояли кровати, тумбочки, были стенные шкафы, хранившие их скудный гардероб.

По соседству со старухами жила Софья Борисовна, беленькая, аккуратная, ласковая. Все нежно любили ее, и только она одна имела право называть дочь-монахиню светским именем Лиза. Да еще, пожалуй, Даниил Ермолаевич…

Мать Марию порой упрекали, что в доме на улице Лурмель живет ее старая мать, что сюда часто приходит ее сын – значит, все же не отреклась от семьи? А разве было бы лучше и по-христиански примернее – снять у чужих людей убогую комнату для старушки с мальчиком? Ведь вопрос не в том, в разных ли квартирах живут, а в том, как соблюдают заветы Христовы или разделяют тяготы друг друга!

Вот и Гаяна чем дальше, тем больше становилась опорой матушки. Отношения с дочерью были самыми теплыми и доверительными, мать Мария частенько брала Гаяну в свои разъезды по «русской Франции», в том числе и на съезды «Русского христианского студенческого движения».

Будучи разъездным секретарем РСХД, она действительно много путешествовала. Судя по всему, матушка посещала католические соборы, любовалась их витражами, шпалерами, фресками. О том, что французская и итальянская живопись оказала на нее определенное влияние и что она была к ней небезразлична, говорят ее собственные работы. И в ее стихах можно встретить упоминания о средневековых готических соборах. Иногда шпили этих соборов поэтесса образно называла свечами.

Эти крутые, крылатые башни

Все заместили, и реки, и пашни…

Солнце все топит в своей позолоте.

Мерная мера таинственных готик

Ввысь устремилась за небом в охоте…

Здесь не боятся готических лестниц

До самого Рая, до ангельских песен.

Это стихотворение мать Мария посвятила Страсбургу.

Те, кто знал мать Марию, впоследствии рассказывали: она никогда не сидела без дела, вышивала в вагоне поезда во время своих командировочных разъездов, а по ночам, когда в вагонах приспускали свет, вязала. На заседаниях РСХД, по воспоминаниям очевидцев, обычно тоже не отрывалась от рукоделия: ее руки всегда были заняты вышивкой. Она вышивала гладью, в которой тонкие шелковые нити переплетались с более грубыми льняными, дополнялись бисерной инкрустацией, искусственным жемчугом и камнями. Чаще всего ее вышивки рождались, что называется, по наитию, без предварительного подготовительного рисунка, а порой и на глазах у зрителей. Поистине таланты этой неординарной женщины были многогранными!

Однажды Юра Скобцов, увлеченный изучением истории искусства, принес матери альбом с репродукциями старинных вышивок. Ей настолько понравилась техника вышивки, что она решила перенять ее и вышила в этой же манере огромный гобелен – «Жизнь царя Давида».

Вообще на протяжении всей своей жизни, и в стихах и в живописи, мать Мария неоднократно возвращалась к теме царя Давида. Как подчеркивала Софья Борисовна Пиленко, «ее всегда пленяли Его вдохновенные псалмы и любовь к Богу». По отзывам искусствоведов, вышеупомянутый гобелен являлся великолепной вышивкой, самым настоящим художественным произведением.

Софья Борисовна рассказывала:

Но работы матери Марии «кому-то» очень не нравились, и после ее ареста (1943 г.) их старались уничтожить. Когда я вернулась на Лурмель (после войны), то услышала, что «кому-то» сюжет царя Давида показался неподходящим для храма, и вышивка была снята.

По счастью, эта большая работа (около пяти метров в длину!) все-таки сохранилась до наших дней и находится в одном из православных монастырей Англии…

Глава 12 Огонь и свет

Подвел ко мне, сказал: усынови

Вот этих, – каждого в его заботе.

Пусть будут жить они в твоей крови —

Кость от костей твоих и плоть от плоти.

О, Господи, не дай еще блуждать

Им по путям, где смерть многообразна.

Ты дал мне право, – говорю как мать,

И на себя приемлю их соблазны.

Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)

По Парижу шла добрая молва о воскресных обедах матушки Марии. Зайти в столовую пообедать мог любой человек с улицы. На обед полагалось бесплатно одно, но сытное блюдо. Иногда это был густой суп, иногда каша либо макароны с редким вкраплением мяса. Люди выстраивались в молчаливую очередь, входили партиями в столовую, получали еду, обедали и, поблагодарив устроителей, уступали место следующим. Никаких проповедей и благодарственных молитв никто не произносил: было не до этого. Человеческий поток здесь не иссякал с утра и до трех часов пополудни.