Лабиринт - Яэко Ногами

системы. Для деятелей типа Таруми, лидера партии и поборника парламентаризма, создавшаяся обстановка легко могла стать роковой. Однако он ни на йоту не изменил своего обычного поведения. В разговоре с Сёдзо он ни словом не обмолвился о событиях, взбудораживших весь город, но, конечно, именно эти события и были главной темой его бесед с посетителями, примчавшимися к нему сегодня с утра. И это вовсе не потому, что он не придавал значения случившемуся. И дело здесь было вовсе не в его хваленой выдержке и даже не в том, что он «играл роль», ибо это стало уже для него органической потребностью. Нет, Сёдзо понимал, что Таруми умышленно подчеркивал свое пренебрежительное отношение к нему, считая его мальчишкой, с которым ему не к лицу вести разговор на столь серьезную тему.

Сёдзо вполне допускал, что Таруми нарочно улизнул в Осака как раз накануне кровавых событий и что его выражение «посмотрим, как сложится обстановка» относилось не столько к аресту Киити, сколько именно к этим событиям. Если они будут развиваться и военные круги отважатся на переворот, то еще неизвестно, удастся ли обычным путем добраться до Кюсю.

Сёдзо почему-то никак не мог отвести взгляда от толстой и красной шеи Таруми; ее жирные складки, напоминавшие сосиски, нависали на ворот плотно запахнутого кимоно. «Интересно, сохранил бы он свой невозмутимо спокойный вид, если бы вокруг этой шеи обвилась веревка?»— промелькнуло вдруг в голове Сёдзо. Странно, но эта мысль не оставляла его, пока они шли по галерее и по коридору особняка до поворота в другое крыло дома, где находилась европейская гостиная; ему даже начинало мерещиться, будто он видит, как петля охватывает шею Таруми.

— Выпей-ка чаю,— вместо того чтобы попрощаться, проговорил Таруми, обернувшись к Сёдзо; он увидел шедшую по коридору горничную с подносом и окликнул ее: — Подойдите-ка сюда!

Но прежде, чем служанка успела подойти, открылась дверь столовой и на пороге показалась Кимико, по-видимому услышавшая зычный и властный голос мужа.

— Вы уже успели поговорить? — спросила она, кланяясь гостю.— Какой ужас творится, Сёдзо-сан! А тут еще эта история с вашим уважаемым братом!

Она пригласила Сёдзо в столовую так любезно, будто он и в самом деле был у них редким и желанным гостем. Тацуэ тоже оказалась в столовой. Сегодня она против обыкновения рано вышла к завтраку и, уже покончив с ним, сидела теперь у печки за маленьким столиком, на котором стояла тарелка с фруктами. Это была обыкновенная переносная печка, какими пользуются крестьяне плоскогорья Каруидзава. Толстая чугунная плита овальной формы была под стать массивному дубовому столу, стоявшему посреди комнаты. Когда эту печку устанавливали здесь на зиму, столовая была самой теплой комнатой в доме, хотя в нем было паровое отопление. Болезненная, зябкая Кимико проводила в столовой целые дни. Она опасалась только, как бы комната не закоптилась. Нервная, брезгливая и необыкновенно чистоплотная, она зорко следила за тем, чтобы старик слуга не реже раза в неделю тщательно чистил дымовую трубу, а боя Миядзаки постоянно учила, как накладывать в печь дрова и щепки и даже какое количество бумаги необходимо для растопки. На его обязанности лежало растапливать печь и каждое утро доверху наполнять дровами стоявший у стены старинный «сундук для доспехов», который вполне отвечал изысканным вкусам хозяйки дома, любившей антикварные вещи, и был предметом ее гордости. «Как только в столовой ставят эту печку, я, право, уже не могу сидеть в других комнатах»,— говорила Кимико.

На конфорке черной чугунной плиты стоял большой ярко-красный эмалированный чайник, и в этом контрасте цветов была какая-то зловещая красота. В крестьянских домах на таких плитах варят пищу в небольших котлах. Кимико нравилась эта деревенская плита и своим видом и тем, что на ней постоянно кипел чайник и можно было в любое время самой приготовить чай или кофе, не обращаясь к прислуге.

Из буфета темно-красного сандалового дерева она достала зеленую банку с чаем от Липтона 48 и, передавая ее дочери, сказала:

— Налейте Сёдзо-сану чашечку, ему не мешает согреться. Ведь в кабинете отца сейчас хоть волков морозь.

За последнее время Кимико еще ни разу не принимала его с таким радушием, как сегодня. Но когда она, пододвинув стул к печке, принялась с увлечением говорить о вчерашних событиях, Сёдзо понял, что мимоходом сказанные в знак сочувствия слова об аресте его брата и ее любезность в сущности были лишь подготовкой к тому, чтобы завести разговор на животрепещущую тему. И все же после натянутого, сухого приема, оказанного ему Таруми, и его оскорбительной скрытности здесь на него повеяло чем-то похожим на дружелюбие. Кумико то и дело снова упоминала об аресте Киити. Как ужасно, должно быть, волнуется невестка Сёдзо, как она, бедняжка, наверно, тяжело переживает такую беду. Но, несомненно, все обойдется благополучно. Муж говорит, что Киити подержат немного в полиции и отпустят. Надо думать, господин Хаясэ тоже чувствует свою ответственность за эту историю. Ведь все случилось из-за него, в связи с его избранием. Поговорив на эту тему, она снова перескакивала на тревожные события, итак без конца. Сёдзо невольно вспомнилась смерть его бабушки, которая больше всех любила и баловала его. Она умерла в день великого землетрясения в Канто 49. Находившиеся возле покойницы люди только и говорили,что о землетрясении. И те, кто появлялся с траурным визитом, ради приличия произносили несколько подобающих слов и тут же включались в разговор о катастрофе, которая заслонила собой все остальное. И во всех речах невольно сквозила радость, что страшное бедствие не задело их самих. Такая же радость чувствовалась и в словах Кимико. Да ведь и Сёдзо, который по логике вещей и сам мог ожидать в эти дни ареста, втайне сознавал, что арест брата удивил и напугал его отнюдь не так сильно, как если бы это случилось в другое время.

— Между прочим,— рассказывала Кимико,— последний раз я видела и господина Сайто и господина Такахаси 50 на помолвке. Это было, кажется, двадцать первого декабря. Оба они выглядели такими цветущими. Просто не верится, что их уже нет в живых.

Она говорила о мятеже в той манере и с той логикой, с какой обычно светские дамы обсуждают важные политические новости в своих гостиных. Понизив голос, она стала рассказывать о том, как был убит министр хранитель печати и как его престарелая жена пыталась его защитить: бросившись вперед, она заслонила мужа, подставила под выстрелы свою грудь