Персона - Максим Жирардо

В помещение, где Фрэнк собирал своих людей, постепенно набивался народ. Один за другим пришли Марион, Танги и Жиль. То, что они делали одно дело, бросалось в глаза – как и потребность каждого из них в обособленности от других. Каждые несколько минут кто-то из них в шутку отчитывал другого. В окно кабинета, в котором ее усадили, Эльга увидела, как Фрэнк припарковал напротив входа свой импозантный седан. А несколько мгновений спустя вошел к ней и бросил взгляд на «свой» Париж.

– Я его люблю, хотя порой у меня складывается ощущение, что он от меня ускользает.

– Да кто? – спросила в ответ Эльга, удивленная этим сокровенным признанием.

– Мой город, Париж… Я его на самом деле люблю.

– Фрэнк, мне не дает покоя один вопрос.

– Задавайте. Я отвечу, если, конечно, смогу.

Эльга несколько мгновений покрутила слова в голове, дабы убедиться, что они выстроены в нужном порядке. Ей совсем не хотелось, чтобы в них закралось презрение или чтобы из-за них на комиссара неожиданно снизошло озарение, которое лишь разрушит хрупкую структуру зарождающихся отношений между ними.

– Ну, что же вы колеблетесь! – спросил Фрэнк. – Или он вас больше не гнетет?

– Да гнетет, гнетет, просто я не знаю, как его выразить.

– Тогда просто скажите, и все, так зачастую бывает лучше всего.

Эльга на несколько секунд задумалась над словами Фрэнка, чувствуя его настойчивый взгляд, и, наконец, отважилась.

– Почему вы мне поверили? – выпалила она с таким видом, будто у нее в горле застряла крошка, и она наконец ее выплюнула.

Во взгляде комиссара мелькнул лукавый огонек. Молодая женщина смутилась, не зная, как воспринимать эту его спонтанную реакцию, и заерзала на стуле, чтобы сменить позу, которая вдруг показалась ей неудобной.

– Прошу прощения, я отнюдь над вами не смеюсь.

– А у меня нет никакого желания искушать дьявола или…

– Нет-нет, не волнуйтесь, я не имею в виду ничего плохого.

– Значит, вы согласны, что для флика оказывать доверие, как это делаете вы, не совсем привычно? – шутливо сказала Эльга и тут же пожалела об этой нотке фамильярности.

Фрэнк напустил на себя оскорбленный вид и весело посмотрел, как Эльга опять заерзала на стуле, пытаясь принять более удобную позу. Он уже вышел из того возраста, когда ошибаются в людях. Род занятий ежедневно требовал от него давать оценку представителям рода человеческого, и для этого он получил незаурядную подготовку, в самом прямом смысле этого слова. Такая практика позволяла ему быстрее других доходить, кого надо подозревать, кому помогать и, что еще важнее, к кому прислушиваться.

– Хочу вам кое в чем признаться. Я закончил престижную Высшую школу полиции в Сен-Сир-о-Мон-д'Ор, но свое ремесло изучил совсем не там. Мне пришлось познать его за много лет до этого, когда одним субботним утром я смотрел на маму на рынке Анфан-Руж.

Эльга успокоилась, и к ней вернулась вся ее природная сосредоточенность.

– У нас в семье, если так можно выразиться, есть тайна. Эта тайна наделила меня суперспособностью – умением заглядывать человеку в душу всего за несколько секунд, точнее, после нескольких его движений. В детстве этот секрет требовал от меня преданного служения, а во взрослой жизни стал благословением. Заключается он в том, что моя мама страдала аутизмом. Риск, ни много ни мало, заключался в том, что ее могли отправить в психиатрическую больницу, а меня в сиротский приют, – рассказывал Фрэнк. – Каждый день мы выбирались из квартиры, будто беглецы в городе, битком набитом коллаборационистами, пытавшимися нас отыскать. Нас никто не должен был видеть и тем более говорить с нами. Моя мама разработала целый набор исключительных приемов выживания. Нам не требовалось ни оружия, ни ловушек, ни тем более атлетического телосложения или владения навыками ближнего боя, мы обходились единственно наблюдательностью, напоминая слепых или глухих, которые компенсируют эти физические недостатки за счет предельного развития других чувств. Мама превратилась в безошибочный радар, определяющий «нормальных» людей, которых аутисты называют невротиками. Не понимая их традиционного поведения, не поддерживая дружеских контактов, как и любых других в очной форме, она в мгновение ока, по одному жесту или слову, могла сразу понять, кто мог обратить на нас внимание и от кого было ждать беды – от этой женщины в очереди или же от мужчины, облокотившегося о прилавок.

Фрэнк часто вспоминал эти долгие часы наблюдений у входа на рынок, в ожидании удобного для действий момента. Перед его мысленным взором проходили то железные ворота с табличкой «Рынок Анфан-Руж», то узкая улочка между пятиэтажным зданием и книжным магазином, которая в двадцати метрах дальше упиралась в длинный металлический ангар, напоминавший собой фабрику времен второй промышленной революции. Самый старый крытый рынок состоял из тесных проходов, с двух сторон обрамленных разномастными лотками. Там можно было найти все, что угодно. От рыбы, чуть ли не бьющей еще хвостом, от сыров с пикантным душком, от овощей и фруктов всевозможных размеров и цветов, мяса для настоящих гурманов, аппетитного вида кондитерских изделий и до всех этих людей, которые отправлялись туда, как на прогулку, говорили, выказывали расположение и толкались в нескончаемом порыве сотворить новый социальный контакт. Для нее, столь великолепной «идиотки», он представлял собой бесконечную череду всех мыслимых и немыслимых капканов, ловушек и силков.

– Этот сокровенный взгляд моей мамы – постоянный страх, требующий неустанного внимания, – сопровождал ее повсюду. Мы приходили спозаранку, садились на террасу бистро, она заказывала себе кофе, а мне – миндальное молоко. После чего мы приступали к составлению плана.

Фрэнк рассказал, что его мать всегда носила при себе три листа бумаги и черный карандаш. Устроившись в едва заметном углу террасы, в гуще криков и лавины запахов, доносившихся от разделочных столов, она брала первый и отмечала на нем расположение духа и привычки всех интересовавших ее торговцев. Ограничивалась булочником, мясником, продавцами зелени и рыбы. Четыре этапа преодоления трудностей, чтобы на нее никто не обратил внимания и в ужасе не обнаружил, что женщина, которой положено сидеть в дурдоме под семью замками, не просто разгуливает среди психически здоровых, но при этом еще и водит с собой за руку ребенка.

Царапая, зачеркивая и снова марая страницу, она просила его набросать набело на втором листе идеальный маршрут, позволяющий им оставаться в тени человеческого безразличия.

– Если любой другой француз всячески старался не стоять в очереди, она тащила нас туда, видя в ней идеальное убежище, чтобы избежать агрессии. Чем больше в ней собиралось народу, тем меньше у торговца