Персона - Максим Жирардо

Чтобы немного подумать об этом краткой лекции, Фрэнк откинулся на спинку стула и повторил про себя слова Юнга, желая убедиться, что ему понятен их смысл.

– Если я переведу эти слова на обычный язык, получится, что этим самым, – он показал пальцем на снимок Виржини с маской на лице, – нам намекают на некую «общественную маску». Иными словами, она была совсем не тем человеком, которым ее считали.

– Да, это символика. Юнг, опять же, утверждал, что наше восприятие реальности группируется вокруг четырех компонентов: эго, персоны, самости и тени. Эго представляет собой центр наших ощущений, эмоций и сознания. Оно позволяет мне быть собой. Что касается персоны, то она, как я тебе уже говорил, представляет собой мою общественную индивидуальность. Человек – существо общественное, и в этом качестве ему нужно, чтобы его принимали другие. Персона в этом деле представляет главный инструмент. Самость схожа с духовностью, проще говоря, с моей «частичкой божественного». А для полного счета существует тень. Это те аспекты, которые я отвергаю и скрываю, с которыми не хочу мириться, часто потому, что они вступают в глубокое противоречие с моей персоной. Говоря простым языком, это сокрытый во мне зверь, которого я отказываюсь видеть, хотя он и определяет мои первородные инстинкты.

Фрэнк сложил на груди руки и сделал глубокий вдох, чтобы максимально напитать кислородом свои серые клетки.

– Я не утверждаю, что посыл твоего злодея заключается именно в этом. У меня слишком мало данных, чтобы определить это со всей категоричностью. Тем не менее, когда ты показываешь мне, как психологу, эти фотографии и задаешь вопросы, то я вижу… Скажу прямо – я вижу в них буквальное представление юнгианской персоны.

– А может так быть, что преступник хочет продемонстрировать нам глубинную натуру своих жертв? И делает это для того, чтобы подтолкнуть полицию сорвать с них маски, заглянув за видимую сторону предметов и явлений?

– Да, такая гипотеза действительно имеет право на существование…

Карл хотел сообщить еще какой-то элемент, но сдержался.

– Прошу тебя, скажи, что у тебя на уме, – велел ему Фрэнк.

– Проблема в том, что мы можем рассматривать эту проблему только с одной стороны. Тебе ведь ничто не мешает думать, что маски призваны указывать на человека, которого ты ищешь. Я бы даже пошел дальше и дал на отсечение руку, что твой преступник сам страдает от внутреннего конфликта между его истинным «я», с одной стороны, и представлением о себе, с другой, хотя данных, чтобы это утверждать, у меня и маловато. Маски представляют собой кульминацию его действий, он прибивает их в самую последнюю очередь. Это неспроста. Он не может стоять в стороне от этой мании и диссоциации между своей глубинной натурой и образом, который он являет окружающим.

– Как это можно перевести в плоскость того или иного поведенческого аспекта, который можно узнать при встрече?

Карл встал и сделал пару шагов. Ему явно требовалось малость размять ноги. Он немного прошелся и повернулся.

– Чаще всего дисфункция наступает, когда человек начинает отождествлять себя со своей персоной. Твоя индивидуальность, твое «истинное» «я» сливается с маской, предназначенной для общества. Ты больше ни минуты не можешь оставаться самим собой, не можешь выделить свою роль и постоянно сохраняешь свою персону. Это необходимо для того, чтобы ты сам мог себя принимать, у тебя больше не получается проводить разницу между тем, что ты представляешь на самом деле, и тем персонажем, которого тебе предписывает играть общество. В определенном смысле ты перенимаешь поведение и жизнь другого человека, навязываемые извне. Это может привести к серьезным когнитивным и диссоциативным проблемам.

– Но на лбу у человека это, надо полагать, не написано? – сказал Фрэнк, присвистнув.

Карл улыбнулся, его лицо озарилось проблеском типично альтруистского сострадания.

– Сожалею, но это действительно так. Впрочем, у тебя хорошо развита интуиция, и я ничуть не беспокоюсь по поводу способности твоего подсознания предупредить тебя, когда преступник окажется перед тобой.

– Спасибо, Карл, – сказал Фрэнк, пожимая психологу руку. – Что касается ребенка, делай все, что считаешь необходимым. Я на тебя рассчитываю.

– Не беспокойся, не подведу.

Отправившись в палату Виржини Дебассен, Фрэнк встретился там с главным врачом реанимационного отделения, который рассказал ему то, что он знал и сам. Врачам требовалось оценить уровень тетраплегии. Их медицинская бригада консультировалась с лучшими французскими и зарубежными специалистами, чтобы выяснить, возможно ли в сложившихся условиях хирургическое вмешательство. На всех этапах обследования пациентка находилась в искусственной коме. Фрэнк мог надеяться допросить Виржини Дебассен только через несколько недель. Как и в случае с Филиппом Сильвой, его охватило невероятное разочарование. У него были две живые жертвы, видевшие, кто на них напал, и ни единой возможности задать им вопросы. Фрэнк чувствовал в душе отчаяние и бессилие.

Он сел в свой седан и поехал на набережную Орфевр. В этом деле присутствовало множество нетипичных моментов, отчего его было трудно ухватить. Фрэнку требовалась победа. До последнего времени его добыча наслаждалась наглым триумфом, давая ему слишком мало пищи для размышлений. Он вспомнил о словах, сказанных мальчонкой Дюкре. Он говорил о картинках и игре. Что это может означать? К тому же были еще персоны. Ну и как связать все это в одну кучу? Его накрыла волна недовольства. Но не в его привычках было поддаваться сомнениям.

Оставшаяся часть дня пролетела как миг, город без предупреждения зажег огни, разогнав по домам жителей пригородов. Ежедневный концерт клаксонов постепенно набирал обороты, его ритм ускорялся. Париж посылал ему сигналы азбукой Морзе, и мозг Фрэнка на какое-то время потерялся в расшифровке этих закодированных сообщений.

Глава 22

Я вот уже несколько дней ничего не пишу. Потребность записывать мысли вновь всплывает на поверхность после исполнения мной приговора.

Эти мгновения покоя нужны мне, чтобы избавиться от накопившегося внутри токсичного осадка адреналина. Именно так я исписываю твои страницы, мой верный товарищ и друг.

У меня из головы не выходит тот мальчонка. Из-за него мне пришлось вспомнить о том, что хотелось навсегда забыть, и опять погрузиться в годы, когда таким, как я, приходилось не расти, а выживать; не учиться, а воевать; не любить, а разрушать. Чтобы выстоять, у меня не было другого выхода, кроме как давить маленьких ребят, во всем похожих на него. Не делай этого я, сегодня выстояли бы они, а что до меня, то один лишь Бог знает, в каком краю мне пришлось бы лечь в землю удобрением.

Он смотрел на меня своими огромными ореховыми глазами, одетый в пижаму