Персона - Максим Жирардо

с изображением Человека-паука. Случайность, которых полно в жизни, побудила его встать справить нужду в тот самый момент, когда ноги несли меня по коридору в спальню его родителей.

Увидев перед собой темный, кравшийся, будто кошка, силуэт, он заинтригованно замер. Мой палец инстинктивно прижался к губам, призывая его к молчанию. Он не собирался ни плакать, ни кричать и даже, казалось, не очень испугался. Просто стоял и с видом любопытной зверушки смотрел, что я буду делать.

Увидев протянутую ему руку, приглашавшую его подойти вместе со мной к двустворчатой двери гостиной, он понял этот жест, но не двинулся с места. Явно о чем-то думал. Мне пришлось повторить свой призыв и подойти к нему. Что могло мотивировать выбор в голове этого парнишки четырех, самое большее пяти лет? Вот у меня получилось бы проделать то же самое в его возрасте?

Он молча подошел, глядя мне прямо в глаза. Мне оставалось лишь схватить его за руку и тихонько повести за собой в самую большую во всей квартире комнату.

– Здравствуй, дружок, – услышал он мой шепот, – мне надо поговорить с твоей мамочкой. Пусть это для нее будет полная неожиданность.

– Мама спит, – сказал он, показав пальчиком на дверь в конце коридора.

– Знаю, я сделаю ей сюрприз. А ты, пожалуйста, подожди нас здесь, только тихо, договорились?

Он согласно кивнул головой и, повинуясь мне, сел на диван из коричневой кожи. Затем проводил меня взглядом до спальни его родителей. Ему все это казалось какой-то непонятной, взрослой игрой. В некотором смысле так оно и было.

Когда-нибудь потом он наверняка вспомнит этот момент, и чувство вины подскажет ему, что действовать надо было по-другому. Но к тому времени совершенно позабудет о том, как мыслит ребенок, еще не знающий, что такое ложь и обман. Когда мир предстает целостным, когда нам совершенно не знакомо понятие манипуляций, когда нашей маске только предстоит сформироваться окончательно.

У меня тоже когда-то были его глаза и детские воспоминания, изводившие и не дававшие покоя. Но, в отличие от всех остальных, мне, чтобы выжить, пришлось в принципе избавиться от чувства вины и убить в себе того давнишнего ребенка. У меня просто не было выбора. Надо было сопротивляться, а это предполагало поступки, которые мне доводилось совершать – не ради славы и заслуг, а только чтобы приспособиться к жизни. Мы ведь только то и делаем, что без конца адаптируемся к миру, который пребывает в постоянном движении и все время растет, вышвыривая неприспособленных из системы, будто из центрифуги. Сегодня все без исключения смотрят на меня с ужасом в глазах. Я чувствую это, когда мимо них прохожу. Они воняют страхом, от них исходит спертый душок слабости. Воняют, несмотря на маски, которые напяливают, чтобы нравиться друг другу в придуманном ими мире.

Я спрашиваю себя, по какому пути пойдет этот маленький человек. Кем решит стать завтра?

Глава 23

Мрак все больше обгладывал серый свет парижского неба. Часы только-только пробили пять. Поднялся ледяной ветер. Ноябрь давил на психику. Город облачался в платье с блестками, в искрении которых терялся взгляд Эльги. Вдали маячила Эйфелева башня, на которой в оркестровом темпе зажигались огни.

Когда Эльга передала ей просьбу Фрэнка, Ариана, невинная душа, ответила взрывом чистой, простодушной наивности:

– Но это же гениально! Я наконец увижу, как выглядит внутри комиссариат! Как думаешь, там можно будет пофоткать?

Для нее это все представляло собой изумительную детскую экскурсию. Увидеть комиссариат было просто невероятно. Ее вряд ли могло что-то больше взволновать, чем возможность продемонстрировать свои навыки команде экспертов-криминалистов. Эльга понятия не имела, как отреагирует подруга на жестокости, сотворенные монстром, на которого они охотились.

Сама она провела вторую половину дня в пустом кабинете, позаимствованном на время у Лоране. Та выполнила эту просьбу с характерной для нее холодной отстраненностью. Выражение лица – суровое, искреннее и решительное, как острие ножа, – наделяло ее какой-то ледяной харизмой, дополняемой пышными белокурыми волосами, которым, казалось, не было конца. Это контрастное сочетание очень выделяло ее на фоне всех остальных. Она всецело сохраняла профессиональное спокойствие, при этом молча демонстрируя свое неодобрение.

Эльга погрузилась в ворох электронных писем, с опозданием отвечая на различные запросы с рвением, растерянным еще в самом начале, в первые годы, когда ей, чтобы завоевать нынешнее место, приходилось так много доказывать. Миновали годы, с ними пришел успех вместе с продвижением по службе, и потребность в признании со стороны окружающих, без всякого контроля и каких-либо решений с ее стороны, угасла. Она вряд ли смогла бы сказать в какой конкретно момент сумела признаться себе самой: «Вот и все, я всего достигла». Именно этих слов девушка на самом деле никогда не произносила, но больше не испытывала настоятельной необходимости любой ценой двигаться вперед. Теперь, размышляя о будущем, она больше не ставила во главу угла профессиональные амбиции в «Гугле». И работу свою с каждым днем делала все машинальнее, только ради куска хлеба. Она была полностью уверена в себе, во вкладе, который вносила в общее дело, и точно знала, чего стоит. Ей еще не удалось облечь в слова этот новый уровень веры в себя и ее новые потребности, которые теперь строились на основе чаяний и мотивов личностной реализации, больше не учитывали одобрительных или осуждающих взглядов окружающих. Эльге попросту хотелось вернуться в свое уютное гнездышко и ощутить его покровительственное тепло. «Гугл» представлял собой комфортабельное ярмо, где с ней не могло случиться ничего плохого. Где-то ее энтузиазм к этой среде самым опасным образом пошел на убыль. После этой мимолетной мысли Эльга внимательнее присмотрелась к тем, кто работал рядом с Фрэнком.

Ее окружал муравейник. Она представляла собой миниатюрную видеокамеру из числа тех, которые располагают в гнезде, чтобы снять и понять невидимую экосистему. Колония ее терпела, но не более того. Здесь никогда не смолкал шум. Повсюду громко говорили, грохотали кулаками в стену, стучали каблуками по плитам пола, закрывали железные дверцы шкафчиков, орали, но также и плакали.

Весь этот полицейский микрокосм, сколь чарующий, столь и непроницаемый, орал, буйствовал и оглушал, будто грохочущий шлюз между двумя мирами – мечтаний и кошмаров.

Смогла бы она стать одной из них? В этом поиске смысла тут же непременно напрашивался положительный ответ. Но разве все так просто? Способна ли она на самом деле влиться в этот шлюз, чтобы изолировать страдания, повсеместно изрыгаемые в этих стенах? Отказаться от комфорта, урезав зарплату сразу в пять раз? Ответы на подобные