Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

— Но что было раньше?

— Раньше? Слово «либерал» было меткой убийцы и лжеца, готового на все ради своего представления о том, каким должен быть мир.

У меня аж мурашки по спине пробежали, каким тоном все это было сказано. С одной стороны, после восстания декабристов Александра Федоровна и Николай могли быть и предвзяты, с другой… До этого вдовствующая императрица казалась более чем последовательной.

— А сейчас? — неожиданно я заметил еще одну странность. Недоговоренность, которая как раз могла бы заодно и объяснить интерес ко мне. — Что происходит сейчас?

— Либералы верят, что поражение России в войне приведет консерваторов на их сторону, что все поголовно будут ждать перемен, и это даст им власть. И возможность противостоять новой опасности. Как в сломе веков до этого родился романтизм и либералы как его проявление, так и сейчас появляется что-то новое.

— Что? — я подобрался. — Новое изменение?

— Да, — согласилась императрица. — И, возможно, я слишком стара, чтобы принять его, но то, что творится после революции во Франции, куда движется Англия или другие страны Европы — мне совсем не нравится.

Действительно, в России скоро появятся новые течения. Революционные демократы, потом эсеры, потом социалисты — и каждая волна в начале своего пути, как и сказала только что Александра Федоровна, будет готова пойти на любые жертвы ради своих идеалов. И так будет всегда?

— А что именно вам не нравится? — я решил получше во всем разобраться.

— Католики, протестанты — они слишком поверили, что земные грехи можно искупить. Вернее, купить. Их свобода забывает про душу и концентрируется только на теле, и это тупик. Они вроде бы и говорят правильно, но на деле все оказывается по-другому.

— Но разве вы сами не из той же Пруссии? Или наши аристократы не ездят в Европу на отдых, словно там бог не увидит, что они себе позволяют?

— Я уже давно русская, — Александра Федоровна покачала головой. — А что насчет тех, кто ездит, это их выбор, их души. Разве будет правильно загонять их в рамки, разве поможет им это?

— Но это не просто люди! Это высшие сановники, которые должны быть примером для остальных. Это писатели, которые могли бы вести за собой, но предпочитают просто тратить гонорары. Разве это не разрушает всю систему?

Я спросил и сам же нашел ответ. Система — это наследие классицизма, вдовствующая императрица же верит в романтизм, в свободу воли, что именно так люди смогут прийти к счастью. Вот только не придут.

— Вижу, вы не согласны, причем по-другому не согласны. Понимаете, Григорий Дмитриевич?

И я действительно понял.

— Вы думаете, я тоже представитель того нового, что должно появиться в мире?

— Я так начала думать, когда Александр поделился со мной вашей книгой. Книга — это не случайность, это целый комплекс идей, которых набралось достаточно, чтобы вокруг них родилась история. Именно поэтому я решила с вами встретиться. Ну, еще потому, что ваши идеи и подход мне нравятся больше, чем то, что несут демократы или социалисты.

Вот тебе и написал книгу. Думал, что просто смогу удивить и привлечь к себе внимание, а, оказалось, благодаря ей меня смогли увидеть по-другому. Вот что значит другое время и романтическое мышление. Немного наивное, но сколько же в нем веры в людей.

— Спасибо, что верите в меня, — я поклонился. — Скажу честно, я не думаю, что за мной стоит что-то большее, чем просто желание сделать мир лучше. Что это отличается от желаний того же Меншикова, Горчакова или вас, Александра Федоровна. Но я буду стараться.

— Поверю вам и… — вдовствующая императрица повернула голову в сторону замершего Бисмарка, о котором мы словно забыли. Пруссак выглядел немного озадаченным от услышанного разговора, но не растерял и капли своей решимости. — И я не буду просить вас помочь посланнику моего брата. Впрочем, не буду и запрещать, если вы сами захотите это сделать.

Императрица, кажется, узнала все, что ей требовалось, и теперь с интересом ждала уже нашей с Бисмарком беседы. Но уж нет, я так просто подобный случай упускать не буду.

— Александра Федоровна, — я опередил Бисмарка, собравшегося было что-то сказать. — Раз уж вы решили, что мои идеи вам нравятся, то могу ли я попросить вас повлиять на Александра и дать мне разрешение вернуться на войну? Закончим там, буду готов понести любое наказание, но пусть даст мне сначала возможность разгромить врага.

— Не буду, — вдовствующая императрица только покачала головой. — Я готова поддержать вас, Григорий Дмитриевич, но вот идти против решения моего сына будет лишним. Слышала, что вы начали реформы в имении Романовских: если вам что-то потребуется, можете на меня рассчитывать. А вот война, тут как скажет Александр. Да и, мне кажется, вам самим будет полезнее пройти это испытание, чем избежать его.

— Я понял, спасибо за откровенность, — поблагодарил я хозяйку дома, а потом повернулся к Бисмарку. — А теперь я готов вас выслушать, Отто.

— Что ж, моя просьба довольно простая, — начал пруссак, — но в свете услышанного разговора, наверно, позвольте мне начать с самого начала. Потому что мне хочется, чтобы вы поняли, почему я пришел именно к вам и именно с этой просьбой.

— Начнете с Наполеона? — не удержался я, уже зная, откуда в этом времени принято вести отсчет.

— С Венского конгресса 1815 года, — Бисмарк не поддержал мой шутливый тон. — Тогда по решению стран-победительниц на месте Священной Римской империи германской нации был создан Германский союз, состоявший из 34 государств и 4 вольных городов. Бремена, Любека, Франкфурта и Гамбурга.

Я невольно вспомнил, что слышал о том времени — как Англия предлагала точно так же разделить еще и Францию, но Александр ее отстоял. А если бы нет? На что бы походила тогда Европа? Я разом стал серьезнее.

— Также в Союз входили три иноземных монарха в качестве королей немецких владений. Король Англии владел Ганновером, король Дании Гольштейном и король Нидерландов — Люксембургом.

И снова воспоминание, теперь уже о будущем. Оказывается, в Европе есть не только традиция начинать с Польши, но и делить Германию. Бисмарк тем временем коротко пробежался по истории Пруссии. Рассказал, как формально союзом руководили австрийские Габсбурги, но его родина потихоньку тоже набирала вес.