Дикие питомцы - Амбер Медланд

можно только в сухие ветреные дни и только традиционными деревянными грабельками. Почему-то мне кажется, что они должны быть сделаны из бальсы, такие легенькие и маневренные. Что-то тикает. Сначала мне кажется, что это мое сердце. Но, проверив пульс, я понимаю, что он размеренный, даже вялый. Иду на шум и оказываюсь в кухне. На стене висят лакированные весла гребной команды университета Сент-Джонс. Читаю выбитые на ручках золотом фамилии участников, но бросаю, так и не дойдя до Пирса. Все часы здесь – те, что на стене, на духовке и аккуратно лежащие на стойке наручные часы Пирса – показывают разное время. Повсюду отпечатки пальцев Нэнси. Надеваю его часы на запястье – они тяжелые, прохладные и золотистые. Замечаю на кухонной стойке старую книгу в твердом переплете, на потертом корешке белеют буквы. Я беру ее в руки, ожидая увидеть «Арабские сказки» или еще какое-нибудь игривое чтиво. Однако выясняется, что это вообще не книжка, а ноутбук Пирса в декоративном чехле. Должно быть, он сделал его на заказ.

Беру початую бутылку мальбека, очевидно, предназначенного для кулинарных изысков. Сую за книжную полку «Тайный дневник девушки по вызову» – Нэнси рассказывала мне, что там у нее тайник. Потом сворачиваюсь на подлокотнике дивана и жду, когда меня наконец сморит от усталости. Сон – это тоже своего рода безответная любовь. Стоит векам отяжелеть, как я тут же ловлю себя на этом и открываю глаза. Никак не могу побороть этот рефлекс. Главное, мне ведь совершенно не хочется бодрствовать. Я словно застряла между двумя состояниями. Угодила в чистилище.

Мне снится, что мы с Эзрой сплетаемся в клубок, и он говорит мне – ты сама этого хотела.

Просыпаюсь от того, что над головой зажигается свет. Кажется, будто кто-то разжег факел посреди потолка, по углам по-прежнему клубится сумрак.

Подвинься, говорит Нэнси, не могу уснуть. Его светлость храпит. Какую ты миленькую берлогу тут себе устроила.

Она растягивается рядом со мной.

На мобильном, лежащем рядом с подушкой, 3:30 утра. Тесс считает, что в это время суток мы оказываемся ближе всего к смерти. Вроде это как-то связано с сердечными ритмами. Предутренний серый полусвет просовывает пальцы сквозь бумажные жалюзи. Что за жуткий цвет! Просто невыносимо, невыносимо, что мне некуда отсюда деться, что вскоре нужно будет вставать, и все начнется заново. Мне опять придется умываться, одеваться, садиться на поезд. А главное, во всех этих действиях нет никакого смысла. Они никак не помогут мне почувствовать себя здесь и сейчас. Может, мне все это приснилось? Обычный кошмар, а на самом деле я все еще в Нью-Йорке? Зачем бы мне тащить все это с собой через Атлантику?

Знаешь, что Дороти Паркер просила написать на ее могиле?

Если ты можешь это прочесть, значит, ты стоишь слишком близко, отвечает Нэнси.

Между зубами застрял кусок лосося. Я вытаскиваю его ногтем.

Фу, мерзость, говорит Нэнси.

Ты замечала, что у него в бровях перхоть?

Угу, отзывается она. И перестань психовать. Я все вижу и никому не позволю на меня давить. Мы уснем, когда захотим, и встанем тоже, когда захотим. Ты, кстати, знаешь, что человеческая кожа в буквальном смысле опаляет золотых рыбок? От прикосновения к ней у них разрушается защитный слой. Если вытащить рыбку из воды и подержать в ладони, она начнет трепыхаться, умирая от боли. Но стоит выпустить ее в воду, как она тут же обо всем забудет. И снова станет плавать, счастливая, словно ничего и не было.

Чью это рыбку ты мучила?

Нэнси постукивает пальцем по переносице и подтыкает одеяло под бок. А потом рассказывает, что на губах у золотых рыбок расположены вкусовые рецепторы, что у них нет желудков, а если поместить их надолго в темную комнату, они совершенно побелеют.

Им нужен свет, чтобы оставаться золотыми. Пигмент, понимаешь? Как меланин. Ты бы и сама в темноте не лучше выглядела.

Вскоре я окончательно понимаю, что уснуть не получится, и мы совершаем набег на Пирсовы запасы алкоголя. Все они хранятся на стоящей в углу кухни серебристой тележке. В темноте поблескивают выстроенные аккуратными рядками стаканы. Рядом виски в графине с тяжелой хрустальной пробкой, ангостура, кампари, вермут. Нэнси открывает морозилку и со всей силы бьет о стойку формой для льда. Сама же вздрагивает от грохота и ловит мой взгляд. Нэнси из тех, кто сначала хватается за острое, а потом искренне удивляется крови на пальцах. Нам обеим не по себе, но она не может признать, что боится разбудить Пирса, а потому снова лупит формой о стойку. По зеленой каменной столешнице рассыпаются кубики льда, Нэнси ловит их, а они проскальзывают у нее между пальцами.

Виски пить не стоит, говорит она. Он хотел, чтобы в нашу первую ночь я была трезвая, ну я и прикинулась, что иду в ванную, а сама приложилась к бутылке. В общем, сейчас там по большей части вода. К тому же это все равно скотч.

Неужели он не унюхал?

Даже если и унюхал, не станет же он отказываться от шанса перепихнуться. На-ка, нарежь.

Она бросает мне лимон. Он приземляется на диван, и мы обе застываем, услышав какое-то движение наверху.

Представляешь, говорит Нэнси, у него на чердаке хранится Шагал.

Похоже, ей вполне комфортно вот так расхаживать по этой квартире. Волосы цвета воронова крыла рассыпаны по плечам, в проборе виднеются отросшие более светлые корни.

Единственная проблема, жалуется Нэнси, что с той первой ночи я почти каждый раз так поступаю. И больше не доливаю в бутылки воду, мы ведь все-таки взрослые люди. А этот ублюдок не желает покупать новые, но и старые не выбрасывает. Видишь? Она размахивает передо мной пустым графином. Вместо смеха у меня вырывается какое-то еле слышное бульканье. Такое ощущение, будто кто-то забил колья мне в икры и накручивает на них мышцы ног.

Может, нам пойти еще погулять?

Лучше не надо. Наверняка все уже разошлись.

Нэнси протягивает мне стакан через спинку дивана и окидывает меня скептическим взглядом.

Ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она. У тебя в глазах какой-то лихорадочный блеск. Как у волка.

Я просто на месте усидеть не могу, отвечаю я. Хочется чем-нибудь заняться.

Диван оказывается мягче, чем мне поначалу показалось. Когда я ложусь рядом с Нэнси, он обнимает меня, как подушка безопасности. Я утыкаюсь лицом в подушку и трусь о нее, надеясь, что на ткани останутся следы косметики. Потом я переворачиваю подушку другой стороной, чтобы Пирс не обнаружил пятна раньше времени.