Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

очень высоком уровне получаю иногда согласие, потом оно вдруг как в вату уплывает. Прямо и не знаешь, кто перед тобой и кого конкретно надо душить, кого надо брать за горло. Не знаю, не знаю»637.

Образ «ватной стены» встречается и в стихах: «Что же выходит — и пробовать нечего, / Перед туманом — ничто человек?» («Туман», 1968), «Только кажется, кажется, кажется мне, / Что пропустит вперед весна, / Что по нашей стране, что по нашей стране / Пелена спадет, пелена» («За окном — / Только вьюга, смотри…», 1970), «Всё закрыто — туман, пелена» («Аэрофлот», 1978; черновик /5; 560/), «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму» («Затяжной прыжок», 1972), «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату» («Я груз растряс и растерял…», 1975).

Эту же вату упоминает лирический герой в черновиках «Песни конченого человека» и «Райских яблок»: «И теплой ватою закутаны мозги» (АР-4-151), «Сладость

— ватой во рту, и ругательства трудно сказать» (АР-3-159).

Объясняется это тем, что власть сама состоит из «ваты»: «Мы — манекены, мы

— без крови и без кожи, / У нас есть головы, но с ватными мозгами» («Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели», 1972; черновик /3; 258/). Поэтому они «обложили ватой» (то есть «закутали», «забинтовали» и «запеленали») всю страну, включая лирического героя: «Не ноют раны, да и шрамы не болят — / На них наложены стерильные бинты» («Песня конченого человека»), «Как херувим, стерилен ты» («Баллада об уходе в рай»), «Зато я, как ребенок, — весь спеленутый до пят / И окруженный человеколюбьем» («Баллада о гипсе»), «Я в тот момент был весь кровав, взъярён и страшен. / Он взял салфетку и отёр меня шутя. / Я был настолько этим жестом ошарашен, / Что я замолк и шмыгнул носом, как дитя» («Палач»; редакция 1975 года — АР-16-188), «Он пожелал мне доброй ночи на прощанье» («Палач»; основная редакция, 1977), «Пеленают в полотенце — / Никуда от них не деться» («Письмо с Канатчиковой дачи»; черновик[2286] [2287]), «И теплой ватою закутаны мозги» («Песня конченого человека»; черновик — АР-4-151) («стерильные» = «стерилен»; «бинты» = «спеленутый» = «пеленают» = «закутаны»; «И окруженный человеколюбьем» = «Он взял салфетку и отёр меня шутя», «Он пожелал мне доброй ночи на прощанье»; «как херувим» = «как ребенок» = «как дитя»). Тут же вспоминаются «Затяжной прыжок» и «Ошибка вышла»: «Исполнены потоки / Забот о человеке», «И все врачи со мной на вы, / И я с врачами мил».

А конченый человек, которому на раны наложили бинты, родственен образу инвалида из «Баллады о гипсе»: «Пора туда, где только “ни” и только “не”» = «Видит бог, что дошел я до точки»; «Не ноют раны, да и шрамы не болят — / На них наложены стерильные бинты» = «Каждый член у мене — / расфасованный»; «Уже на свет не реагируют глаза, / Рефлексов нет…» = «Задавлены все чувства…».

***

До сих пор мы говорили об образе «ватной стены». Но и образ «просто» стены как олицетворения несвободы появляется уже в самых первых песнях Высоцкого: «Мне нельзя на волю — / Не имею права, / Можно лишь от двери до стены» («За меня невеста…»). Далее этот образ находим в «Штрафных батальонах» (1963) и «Марше физиков» (1964): «8 прорыв идут штрафные батальоны», «Тесно сплотились коварные атомы — / Ну-ка, попробуй, прорвись ты». И лирический герой надеется прорваться: «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму, / Хоть условья паденья — не те» («Затяжной прыжок», 1972). Но такой прорыв, как правило, заканчивается трагически: «Еще бы, взять такой разгон, / Набраться сил, пробить заслон — / И голову сломать у цели!» («Штормит весь вечер, и пока…», 1973), — что напоминает черновой вариант «Затяжного прыжка»: «Я пробьюсь сквозь воздушный заслон и сквозь тьму» /4; 281/. Но это ему не удается, поскольку «лишь серость пробивает атмосферу» («Представьте, черный цвет невидим глазу…», 1972), а чернота, ультра и инфра — нет, то есть все неординарные и инакомыслящие люди находятся под запретом («Мы черноты не видели ни разу — / Лишь серость пробивает атмосферу», «А “инфра”, “ультра” — как всегда, в загоне»). Поэтому в «Погоне» (1974) лирический герой уже не пытается прорваться сквозь стену, понимая, что здесь его может ожидать лишь смерть: «Лес стеной впереди — не пускает стена, / Кони прядут ушами — назад подают. <.. > Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!».

И к 1976 году приходит осознание безрезультатности этой борьбы: «Напрасно я лицо свое разбил — / Кругом молчат — и всё, и взятки гладки». А в «Палаче» читаем: «Когда я об стену разбил лицо и члены…». Короче говоря: «Лоб стеною прошиби в этом мире!»639 («Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири!», 1971).

Приведем еще две цитаты на эту тему: «Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран» («Лекция о международном положении», 1979; похожий образ фигурирует в названии мемуаров А. Солженицына «Бодался теленок с дубом», 1975), «И над этой загадкою-стервой / Бился он об скалу головой: / Существует всегда самый первый, / И не водится “самый второй”» («В стае диких гусей был второй…», 1980; АР-4-44).

А 25 июля 1980 года корреспондент радио «Свобода» Владимир Матусевич передавал из Лондона: «В 1976 году он сказал корреспонденту американского журнала “Newsweek”: “Конечно, мне сейчас нелегко, но нужно драться, даже если это подобно битью головой об стену. Нужно оставаться на родине и защищать свое дело”»[2288]. Выделенные курсивом слова напоминают песню белых офицеров: «Надо б драться за Россию, воевать!» («В куски /Разлетелась корона…», 1965 /1; 418/).

Да и в реальной жизни Высоцкий бился головой о стену: «Он говорит, что он там несколько раз был близок к безумию. У него отобрали все шнурки-ремни. Он бился головой об стену по-настоящему: не так, как истеричная женщина, — он хотел разбить голову»/[2289]; «Света сообщила — Высоцкий допился до белой горячки, бьется головой об стенку, и съемка завтра вряд ли состоится, вот так» (дневниковая запись В. Золотухина от 14.11.1968 о съемках «Хозяина тайги»[2290]); «Афганистан был последней болью Володи. В Париже незадолго до смерти он увидел по телевизору кадры, обошедшие всю Европу, — вертолет с красной звездой преследовал афганскую девочку и жег ее напалмом. <.. > Высоцкий, увидев это, начал биться головой об стенку. Была уже ночь, а он кричал: “Марина, поедем