Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоит остановиться также на перекличках между «Разбойничьей» и «Чужим домом», который является продолжением «Погони»: «И затеялся смутный чудной разговор» = «Как во смутной волости…». Впервые же этот мотив возник в «Песне о вещей Кассандре»: «И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту…». А как следствие смуты в стране возникает смута в душе лирического героя: «На душе моей муторно, / Как от барских щедрот» /2; 584/, «И смутный страх мне душу занозил» (БС-18-27), «.Должно быть, в мутной глубине, / Где страх не отпускал…» /5; 399/.
Приведем еще ряд параллелей между «Разбойничьей» и «Чужим домом».
В черновиках первой песни о герое сказано: «Без одежи да без сна / Вечно он в дороге». - а во второй люди обращаются к нему: «Видать, был ты долго в пути…».
В черновиках «Разбойничьей» читаем: «Вся губерния в разбой / Подалась от смерти» (АР-13-112). А в «Чужом доме» люди (то есть жители той же «губернии») признаются: «Разоряли дом, / Дрались, вешались», — то есть занимались тем же разбоем. И если в этой песне люди живут «в зле да шепоте», то в «Разбойничьей» действие происходит в «лютой, злой губернии».
Лагерной теме посвящена и «Банька по-белому», в черновиках которой, помимо мотива горя, общего с «Разбойничьей», наблюдается еще одно сходство: «Охлаждаю лицо опаленное»625 = «И на лошадь он вскочил, / Да во синем Доне / Торопливо намочил / Жаркие ладони» 15; 361/, - что лишний раз говорит о единстве темы.
Надо сказать, что эта последняя строфа почти целиком перейдет в «Песню инвалида» (1980), написанную для кинофильма «Зеленый фургон»: «Проскакали всю страну, / Да пристали кони, буде! / Я во синем во Дону / Намочил ладони, люди».
Обе маски идентичны. Но если в первом случае о герое говорится в третьем лице как о беглом разбойнике, то во втором он, прикрываясь маской беглого казака, уже сам ведет речь. Следовательно, первый отрывок относится к разряду формальноповествовательной лирики, а второй — формально-ролевой. Такая же дифференциация жанров наблюдается на примере чернового варианта «Разбойничьей» и песни «Дела» (1966): «Гнули молодца дела» /5; 362/ = «Дела… Меня замучили дела…»/1; 246/.
В 1971 году были написаны «Мои похорона», в которых лирический герой, так же как и в «Разбойничьей», находится в преддверии смерти: «Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» = «Ну а день последний-то — / К ночи злей да муторней» (АР-13-106); и собирается перетерпеть мучения молча: «Я во сне перетерплю» = «Стиснуть зубы да терпеть!». А его мучителями в обоих случаях является нечистая сила: «На мои похорона / Съехались вампиры» = «Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти» (АР-13-112) (совпадает даже стихотворный размер), — которая традиционно использует ядовитое зелье: «А тот, кто в зелье губы клал <.. > И закусил отраву плотно я» = «Пей отраву хоть залейся», «Поят зельем, хоть залейся» (АР-13-114), — и занимается кровопролитием: «И кровиночка моя / Полилась в бокалы» = «Льют кровинку, хоть залейся!» /5; 362/. При этом вампиры пускают в ход жала, а конница — тонкую хворостинку /5; 361/ (вспомним также «Побег на рывок, где действие происходит в лагере — аналоге острога, — а героя избивают «те же черти с кнутом»', АР-411; поэтому в «Разбойничьей» и сказано: «Сколько веревочка ни вейся — / Всё равно совьешься в кнут»). Противодействовать же этому беспределу невозможно, и остается лишь пассивно наблюдать за ним: «.Лучше я еще посплю» /3; 322/ = «Ты усни да отогрейся — / Так, мол, смерти не просплю» (АР-13-106). «Отогреться» же нужно потому, что в «Моих похоронах» герой говорил: «Я от холода дрожу» /3; 317/. Но, несмотря на это, он лежит: «Так почему же я лежу, / Дурака валяю?», — а в «Разбойничьей» сам себе даст совет: «Лучше ляг да обогрейся — / Я, мол, казни не просплю». И, наконец, если в «Моих похоронах» герой говорит, что вурдалак «знак дает — на-бросит<ъ>ся» (АР-13-40), — то в «Разбойничьей» «из лютой волости / Налетела конница» /5; 361/, после чего также началось кровопролитие.
Не менее интересна перекличка чернового варианта «Разбойничьей» с песней «Люди середины» (1971): «Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти. / Вся губерния в разбой / Подалась от смерти» (вариант: «…от голодной смерти») (АР-13112) = «Сегодня каждый третий — без сапог, / Но после битвы заживут, как крезы! / Прекрасный полк! Надежный, верный полк — / Отборные в полку головорезы» («отборной» = «отборные»; «голытьбой» = «без сапог»; «разбой» = «головорезы»). Заметим, что в черновиках последней песни также упоминается «голытьба» (АР-13-64). А о голытьбе, «подавшейся в разбой», уже говорилось в «Песне мужиков» из спектакля «Пугачев» (1967): «Куда ни глянь — всё голытьба, / Куда ни плюнь — полна изба. <.. > Да что ж они — как мухи, мрут, / Друг дружку бьют, калечат, жгут» /2; 376 — 377/.
Впервые же «отборные в полку головорезы» возникли в песне «Как в старинной русской сказке — дай бог памяти!..» (1962): «Как отпетые разбойники и недруги, / Колдуны и волшебники злые / Стали зелье варить, и стал весь мир другим, / И утро с вечером переменили». Эпитет злые вновь возвращает нас к «лютой, злой губернии» из «Разбойничьей», так же как и «зелье», которое варят эти колдуны: «Поят зельем, хоть залейся, — / Даже денег не хотят» (АР-13-110) (вариация «отборных в полку головорезов» представлена и в «Песне о хоккеистах», где формально речь ведется о канадских профессионалах: «Как школьнику драться с отборной шпаной»).
Еще один мотив, объединяющий «Разбойничью» с «.Людьми середины», — это всеобщее гниение, характерное для советской действительности: «Гнойным ветром сволокло / Прямиком в остроги» = «Бывает, плод
