Радости и горести знаменитой Молль Флендерс (пер.П. Канчаловский) - Даниэль Дефо

Услыхавъ это, я упала въ обморокъ и, когда пришла въ себя, думала, что умру. Моя гувернантка вела себя со мной какъ родная мать, она жалѣла меня, плакала со мной, но ничѣмъ не могла помочь; къ довершенію всѣхъ ужасовъ, по всей тюрьмѣ только и говорили, что мнѣ не избѣжать смерти, и я часто слыхала, какъ онѣ толковали объ этомъ между собой, покачивая головой и жалѣя меня; однако, никто не подѣлился со мной своими мыслями, пока наконецъ одинъ тюремный сторожъ не подошелъ ко мнѣ и, глубоко вздохнувъ, сказалъ:

— Итакъ, мадамъ Флэндерсъ, въ пятницу васъ будутъ судить (у насъ была среда); что вы думаете дѣлать?

Я поблѣднѣла, какъ полотно, и отвѣтила:

— Богъ одинъ знаетъ, что я буду дѣлать.

— Что же! — продолжалъ онъ, я не могу васъ утѣшить; готовьтесь къ смерти; я не сомнѣваюсь, что васъ осудятъ, и такъ какъ вы провинились не въ первый разъ, то по моему вамъ нельзя разсчитывать на помилованіе. Говорятъ, ваше мѣсто очень ясное и ваши свидѣтели такъ положительно обвиняютъ васъ, что противъ нихъ ничего нельзя возразить.

Это былъ ударъ, нанесенный мнѣ прямо въ сердце; долго я не могла произнести ни хорошаго, ни дурного слова; наконецъ, я разразилась рыданіемъ и сказала:

— Ахъ, что же мнѣ дѣлать?

— Что дѣлать? — отвѣчалъ онъ, вамъ надо найти пастора и поговорить съ нимъ; потому что, говоря правду, мадамъ Флэндерсь, хотя вы и не имѣете сильныхъ друзей, но мнѣ кажется, что вы не принадлежите къ здѣшнему сорту людей.

Эти хотя и искреннія слова были для меня слишкомъ жестоки; онъ оставилъ меня въ полномъ смятеніи; всю ночь я не спала; теперь только я начала молиться, чего не дѣлала со смерти моего послѣдняго мужа. Я дѣйствительно могу сказать, что теперь я молилась; ибо я была такъ смущена, мой умъ былъ подавленъ такимъ ужасомъ, что хотя я плакала и постоянно повторяла: Боже мой, сжалься надо мной! но я не чувствовала себя грѣшницей, какою была въ дѣйствительности, я не исповѣдывала передъ Богомъ своихъ преступленій и не просила у него прощенія ради любви къ Іисусу Христу; я была вся поглощена своимъ положеніемъ, я думала только о предстоящемъ судѣ, который приговоритъ меня къ смерти, и поэтому всю ночь кричала одно:

— Боже мой, что будетъ со мной? Боже мой, что мнѣ дѣлать? Боже мой, сжалься надо мной!

Моя несчастная гувернантка была не меньше опечалена, чѣмъ я, искренно каялась въ своихъ преступленіяхъ, хотя никто не обвинялъ ее, несмотря на то, что она заслуживала того же, къ чему готовилась я, какъ говорила сама: втеченіи нѣсколькихъ лѣтъ она укрывала у себя все, что воровала я и другіе, поощряя насъ на это. Она рыдала и металась, какъ безумная; ломая руки, она кричала, что она погибла, что надъ ней виситъ проклятье неба, которымъ она осуждена, погубивъ всѣхъ своихъ друзей и посылая ихъ на эшафотъ; при этомъ она назвала десять или одиннадцать именъ, которыя, благодаря ей, нашли свой безвременный конецъ!.. Вотъ и теперь она служитъ причиной моей гибели, такъ какъ убѣждала меня продолжать мое ремесло, въ то время, когда я хотѣла его оставить. Но я прервала ее слѣдующими словами:

— Нѣтъ, моя матушка, не говорите этого; вы мнѣ совѣтовали бросить все, въ то время, когда я взыскала съ купца мои протори и убытки, то же вы говорили, когда я возвратилась изъ Горнича, но я не хотѣла васъ слушать и потому васъ не за что обвинять; я сама приготовила себѣ гибель.

Такимъ образомъ мы проводили съ нею цѣлые часы. И такъ, надежды не было; процессъ шелъ своимъ путемъ, и въ четвергъ я была переведена въ зданіе суда, а на слѣдующій день я должна была предстать предъ судьями. Я подала объясненіе противъ обвинительнаго акта, не признавая себя «виновной». Дѣйствительно, я имѣла право сказать это, потому что меня обвиняли въ кражѣ со взломомъ, то есть въ томъ, что я, выломавъ дверь, взяла двѣ штуки матеріи, цѣною въ 46 фунтовъ, которыя принадлежали Антонію Джонсону, а между тѣмъ я не только не ломала замка двери, но даже и не дотрогивалась до его ручки.

Въ пятницу меня привели въ судъ. Два или три дня и плакала и такъ ослабѣла, что въ четвергъ ночью крѣпко заснула. Благодаря этому, я явилась въ судъ въ болѣе бодромъ настроеніи духа, чѣмъ ожидала.

Когда началось разбирательство дѣла и обвинительный актъ былъ прочитанъ, я хотѣла говорить, но мнѣ сказали, что слѣдуетъ сперва выслушать свидѣтелей, а потомъ меня. Свидѣтелями были извѣстныя вамъ служанки, эти, такъ сказать, двѣ тугоуздыя лошади; и въ самомъ дѣлѣ, имъ было мало, что фактъ на лицо, но онѣ преувеличили его до послѣдней степени; онѣ клялись, что я совершенно завладѣла парчей, спрятавъ ее подъ платье и выйдя съ ней за порогъ дома, такъ что я совсѣмъ ушла и была на улицѣ, прежде чѣмъ онѣ успѣли схватить и, когда арестовали, то нашли на мнѣ матерію. Въ сущности это было вѣрно, но я настаивала, что онѣ арестовали меня прежде, чѣмъ я переступила порогъ дома, хотя это не имѣло особеннаго значенія, потому что я взяла матерію и готова была унести ее, если бы онѣ не захватили меня.

Я оправдывалась тѣмъ, что я ничего не украла, а хозяинъ ничего не потерялъ, что дверь была открыта и я вошла съ намѣреніемъ купить матерію, и если, не видя никого въ домѣ, я взяла въ руки штуку парчи, то изъ этого еще не слѣдуетъ заключать, что я имѣла намѣреніе украсть ее, такъ какъ я вынесла матерію только къ двери, чтобы посмотрѣть ее на свѣтъ.

Судъ не придалъ этому объясненію никакого значенія и обратилъ его въ шутки; мое заявленіе, что я понесла матерію къ свѣту подало поводъ горничнымъ безстыдно издѣваться надо мной; между прочимъ, онѣ говорили, что дѣйствительно товаръ мнѣ такъ понравился, что я тутъ же запаковала его и взяла съ собой.

Словомъ, меня обвинили въ кражѣ безъ взлома; послѣднее обстоятельство было плохимъ утѣшеніемъ, такъ какъ судъ первой инстанціи вынесъ мнѣ смертный приговоръ, а судъ второй инстанціи не могъ сдѣлать ничего иного. На другой день меня привели выслушать роковой приговоръ и, когда спросили, что я имѣю сказать въ пользу остановки исполненія приговора, я нѣкоторое время не могла выговорить слова; но когда кто то громко ободрилъ меня, совѣтуя объясниться съ судьями, въ разсчетѣ, что мое объясненіе обнаружитъ благопріятныя для меня обстоятельства, тогда я пришла немного въ себя и сказала, что у меня нѣтъ причинъ остановить исполненіе приговора, но я могу сказать, что я разсчитываю на снисходительность суда, потому что я не ломала двери и мой поступокъ не принесъ никому вреда, что хозяинъ взятыхъ мною вещей готовъ былъ простить меня, о чемъ онъ дѣйствительно заявлялъ, что это было мое первое преступленіе и раньше я не судилась. Словомъ, я говорила такъ смѣло, какъ не ожидала, и говорила такимъ трогательнымъ тономъ, хотя сквозь слезы, но совершенно отчетливо, что видѣла, какъ нѣкоторые плакали, слушая меня.

Судьи были торжественно молчаливы; они снисходительно меня выслушали и позволили вполнѣ высказаться, но, не отвѣтивъ на мою рѣчь ни да, ни нѣтъ, приговорили меня къ смертной казни. Этотъ приговоръ поразилъ меня, какъ сама смерть, я потеряла разсудокъ; я лишилась языка и не могла говорить; я лишилась глазъ и не могла поднять ихъ на Бога и людей.

Моя бѣдная гувернантка совершенно упала духомъ; она, утѣшавшая меня прежде, теперь сама нуждалась въ утѣшеніи: она то рыдала, то приходила въ бѣшенство и была внѣ себя, какъ сумасшедшая изъ Бедлама.

Скорѣе можно представить, чѣмъ описать то положеніе, въ которомъ я находилась теперь; передо мною ничего не было, кромѣ смерти; я не имѣла друзей, которые могли бы ходатайствовать о помилованіи, и мнѣ оставалось одно: прочитать свое имя въ приказѣ объ исполненіи казни, въ ряду другихъ пяти такихъ же несчастныхъ; и этотъ приказъ долженъ быть объявленъ въ слѣдующую пятницу.

Между тѣмъ, по просьбѣ моей бѣдной гувернантки, меня навѣстилъ пасторъ. Онъ серьезно увѣщевалъ меня покаяться во всѣхъ моихъ грѣхахъ и не шутить больше съ своей душой; онъ не обнадеживалъ меня избавленіемъ отъ смерти, такъ какъ ему хорошо извѣстно, говорилъ онъ, что я не могу ожидать этого; но совѣтовалъ искренно и всѣмъ сердцемъ обратиться къ Богу и вымолить у него прощеніе во имя Іисуса Христа. Онъ подтверждалъ свои увѣщеванія подходящими текстами Священнаго Писанія, которые побуждаютъ раскаяться самыхъ великихъ грѣшниковъ и отвращаютъ ихъ отъ дурного пути. Когда онъ кончилъ, онъ сталъ вмѣстѣ со мною на колѣни и началъ молиться.

Это было въ первый разъ, что я почувствовала въ своей душѣ признаки истиннаго раскаянія, я начинала съ ужасомъ разбирать свою прошлую жизнь и, имѣя передъ собой иную перспективу, что, я думаю, случается съ каждымъ въ подобныя минуты, я стала смотрѣть на все другимъ взглядомъ, чѣмъ прежде, и печали жизый представились мнѣ въ иномъ видѣ, чѣмъ прежде; въ моихъ мысляхъ явилось что то высшее, что заставляло меня не придавать никакого значенія тому, что я считала важнымъ и что теперь не имѣло никакой цѣны въ моихъ глазахъ. Слово «вѣчность» предстало предо мною со всѣми его непостижимыми дополненіями и во мнѣ родилось такое обширное познаніе міра. какого я до сихъ поръ не могла представить.