Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

У поворота ущелья неясно чернели фигуры бойцов: Подъехав ближе. Вихров увидел, что они склонились над лежащим человеком. До его слуха донеслись слабые стоны и голос Лихарева: «Ничего, ничего: Потерпи, дружок, теперь лучше будет…»

— Иван Ильич, от какого эскадрона разъезд? — спросил Седой.

— От первого. А что?

— Значит, кто-то из моих бойцов ранен, — сказал Петр Дмитриевич с озабоченными нотками в голосе. Он придержал лошадь, повернул в сторону и исчез, словно растаяв во мраке.

Ладыгин знал, что Седов во время зимней стоянки занимался с молодыми бойцами первого эскадрона, и его нисколько не удивило, что Петр Дмитриевич до сих пор считает этот эскадрон своим.

Колонна продолжала движение.

Позади Ладыгина послышались тихие голоса. Он прислушался.

— А по мне, Федор Кузьмич, лучше наповал, чем в живот, — сипло сказал один из бойцов.

— Факт! — авторитетно подхватил другой. — В живот — гиблое дело. Куда ему теперь деваться? Надо бы ему сейчас в госпиталь, да эту, как ее там, тампонацию наложить. А здесь что? Эвон глушь какая. Одни горы, черт их забодай. Какая же здесь может быть тампонация? — авторитетно повторил он последнее слово.

Голоса смолкли.

Месяц зашел за гору. Совсем потемнело. Ночные шумы постепенно смолкали. Затих стрекот кузнечиков. Умолкли птицы. И только глухой конский топот, изредка перебиваемый фырканьем лошадей, мерно катился по ущелью.

Чем дальше шла бригада, тем выше поднималась она в горы. Дорога шла зигзагами, поднимаясь вверх к перевалу.

Короткая ночь кончалась. Небо начинало светлеть. Проступали не ясные еще контуры гор.

Вихров с, волнующем нетерпением посматривал вперед. Ему, как и многим, казалось, что там, за черневшим в высоте перевалом, откроется, наконец, та таинственная страна, Восточная Бухара, о которой он столько слышал во время стоянки в Каттакургане… Но едва колонна выходила на перевал, как впереди появлялись новые горы, все более крутые и неприступные.

На одном из привалов Седов догнал эскадрон.

— Ну как? — спросил Ладыгин.

— Врач говорит, жив останется, — весело сказал Петр Дмитриевич, — А в общем; говорит, редкий случай. Кишки не задеты.

— Куда вы его поместили?

— В обозе. И ведь экий, отчаянный! Сам виноват. Без команды вперед бросился… Минуточку, Иван Ильич. Вихров, у кого вода есть? Дайте глоточек.

— А вон у Крутухи возьми. У него запасная фляжка, — сказал Ладыгин.

Седов взял флягу у ординарца, напился и вытер усы.

— Как там обоз? Не видал? — спросил Ладыгин.

— Еле ползет. Гляди, круча какая. Да, пришлось сестру Марину посадить к нам на повозку. Она верхом ехать не может.

— А что с ней случилось? — тревожно спросил Вихров.

— Ногу раненую зашибла. И главное, еду, вижу кто-то идет, прихрамывает. Пригляделся — Марина Васильевна! Еле уговорил сесть. Говорит, лошадям и так тяжело.

— Чудная девушка, — тихо заметил Ладыгин.

— Да. А у нас трофей, — сказал Петр Дмитриевич.

— Какой трофей, товарищ военком? — поинтересовался Крутуха.

— Жеребца взяли у басмачей. Ну, прямо лев! Загляденье!

— А у меня беда с конем, — сказал Иван Ильич.

— Что такое?

— Да не годится он для гор. Англичанин. Ему бы только на скачки… Смотри, как дрожит. Весь согнулся… А в прошлом году, как в Гилян шли, чуть было в пропасть не сорвался…

У перевала послышалась команда. Колонна тронулась.

Пройдя еще несколько верст, бригада вышла на плоскогорье и остановилась на большой привал.

Рассветало. Впереди, в широкой расщелине, горели лучи не видимого еще солнца.

На горизонте, где розоватые облака, словно дымясь, клубились в голубом небе, внезапно брызнули снопы багровых лучей и, заливая золотисто-алым сиянием вершины ближайших гор, показался пламенеющий шар солнца.

Над ним, в глубине, на фоне густой еще синевы, постепенно возникали вверху белые шапки снеговых гор.

В закрытой скалами долине, где расположились на отдых бригада, пока еще лежала глубокая тень.

Солнце поднималось все выше, туман таял, открывая перед глазами Вихрова величавую панораму гор, словно бы награможденных величайшим землетрясением.

Бесшумно падавшие водопады, похожие на кусочки ваты, сверкали где-то вверху, а под ними раскинулись зеленые просторы альпийских лугов.

Эта картина захватила и ошеломила Вихрова. Он впервые видел первобытную, дикую, но могучую природу. Над горами стояла торжественная тишина, и ему казалось, что все вокруг объято заколдованным сном.

Нигде не было заметно движения, и только одинокая желтая бабочка тихо порхала с цветка на цветок в высокой, по пояс, траве. Цветов было много. Тут были синие, голубые и лиловые колокольчики, серебристые эдельвейсы, герань, алые маки и похожие На хризантемы альпийские гвоздики.

А дальше, в конце долины, где горы подступали к дороге, высились два исполинских острых утеса. Как гигантские часовые, стояли они близ отвесной скалы, словно сторожа вход в раскинувшуюся за горами страну.

Когда-то по этим местам, сверкая блестящими латами, прошли грозные отряды Александра Македонского, спустя века на маленьких косматых лошадях пронеслась конница Чингисхана, а вслед за ней прохромал, стуча железной пяткой, жестокий Тамерлан.

Все это уже давным-давно кануло в прошлое, вечным напоминанием о котором были только два утеса — древний памятник Железных Ворот.

Вихров посмотрел по сторонам. Всюду, куда бы он ни смотрел, громоздились горы. Серебристо-серые и лиловые, меловые и известковые — все только горы и горы, без, конца и без края. Глядя на них, он почти физически ощутил глубокую оторванность от привычного ему мира. Это тяжелое и тоскливое чувство в первую минуту так подавило Вихрова, что у него невольно зашевелились мрачные мысли. Но когда он вновь посмотрел перед собой и увидел ярко светившее солнце и, главное, бойцов, спавших неподалеку от пасущихся лошадей, мысли эти тотчас оставили его, и он даже рассердился на себя за минутную душевную слабость.

— Какая красота, товарищ командир! — тихо сказал Суржиков.

Вихров оглянулся. Взобравшись, на скалу, Суржиков смотрел на горную панораму.

— Почему не спите? — удивился Вихров.

— Да разве заснешь, когда картина такая? — Суржиков показал вдаль. — У нас, на Тереке, тоже есть красивые места, но таких я еще не видал.

— Вы стихи случайно не пишете? — спросил Вихров.

— Стихи? — на сухощавом лице Суржикова появилось удивление. — Нет, не приходилось. А что?

— Да так. Ну, пойдем спать…

Вихров спустился с камня и направился в эскадрон.

На повозке, вытянув больную ногу и чуть приоткрыв рот, крепко спала Маринка. Тут же у колес лежал черный, как цыган, ездовой Грищук. Это был прижившийся в полку пожилой человек, славившийся неизменным спокойствием. Он лежал на спине, выставив начинающую седеть курчавую бороду.

Вихров прошел дальше и, найдя Кондратенко, расположился подле него.

Солнце перевалило за полдень. Кашевары давно раздали обед. Бойцы копошились у седел. Кто разминал подсохший потник, кто осматривал ковку.

Около повозок хозяйственной части горячился, размахивал руками маленький безусый квартирмейстер Осташов. На его левом плече, как гусарский ментик, висел коротенький полушубок, который он носил и лето и зиму. Наступая на окружавших его фуражиров, Осташов обычной скороговоркой сердито выкрикивал:

— Да-с! Да-с! Я же сказал вам, что ни одного фунта больше не дам. Будьте уверены, да-с!.. Да вы что? Учить меня собрались? Я на польском фронте десять суток полком командовал, да-с! За это десять суток под арестом сидел, да-с! Я, братцы, ученый… Нет, нет, и не приставайте, ничего больше не дам!

— Ты — что расшумелся? — спокойно спросил Федин, подходя и пытливо глядя на квартирмейстера.

— Да как же, товарищ комиссар, — быстро заговорил Осташов, — Я вчера им по десять фунтов ячменя выдал на лошадь, а они еще просят. Вот приедем в Дербент — пожалуйста.

— В Дербент? А ты смотрел на карте, по какой круче к Дербенту спускаться?

— Нет, не смотрел, — нерешительно сказал Осташов.

— То-то же! Так ты посмотри, — посоветовал Федин, — Самому будет лучше, если брички пойдут налегке. А? Как ты полагаешь?

Осташов быстрым движением сбил фуражку на лоб.

— А ведь верно, товарищ комиссар, — произнес он с виноватой улыбкой. — Как же это я не догадался?

— Вот вы всегда так, молодые люди… Зерно выдай. Я и то хотел поговорить с командиром полка, чтобы весь фураж раздать во вьюки… А вы, товарищи, предупредите бойцов, — продолжал Федин, оглядев фуражиров. — Скажите, чтобы кормили по норме. Смотрите, я проверю. В общем — под вашу ответственность.

— Будьте спокойны, товарищ комиссар, — сказал тонким голосом фуражир Пейпа. — Все будет в порядке.