Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

Несмотря на сильный зной, в небольшом уютном дворике, обнесенном высокими глинобитными стенами, было прохладно. Столетний развесистый тут, абрикосовые деревья и разросшиеся кусты чайных роз отбрасывали густую тень на террасу. Едва слышно журчал проложенный через двор арычек.

— Какая ты счастливая, Лолахон! — нарушая молчание, сказала красивая девушка в голубой тюбетейке.

Лола подняла на подругу черные с желтоватыми белками большие глаза. На ее тонком лице с небольшим правильным носом и мягко очерченным круглым, чуть раздвоенным подбородком появилось удивление.

— Почему ты считаешь, Олям-биби, что я счастливая? — спросила Она.

— Не только я, Сайромхон тоже так думает, — сказала Олям-биби, показывая на молодую женщину, которая шила на швейной машинке..

— В чем же мое счастье, Сайромхон? — спросила Лола.

— В твоем отце, джанечка, — с легкой Грустью сказала Сайромхон. — Я знаю, он-не продаст тебя старику, как сделали со мной… Ох, девушки, не знаю, как и жить дальше, — помолчав, продолжала она. — Всем известно, что лучшей вышивальщицы, чем я, нет во всем Присурханье, а мой Рахманкул — ленишься, говорит. Я ли ленюсь? Дотемна сижу за работой. За месяц вышила три сюзане, а ему все мало… Старой клячей называет. А мне всего двадцать лет. Разве я виновата, что он загубил мою красоту? Разве я виновата, что так рано состарилась? Теперь вот из Ходжа-Малика девочку купил, на меня и остальных жен даже не смотрит, а только ругается и палкой грозится. Разве это жизнь, девушки? — Сайромхон замолчала. На ее глаза навернулись крупные слезы.

— Хорошо жить богатому человеку, — заметила Олям-биби.

— Не надо мне богатого и старого, дай мне хоть бедного, да молодого! — со слезами воскликнула Сайромхон.

— Я слышала, в Регаре одна девушка зарезалась.

— Из-за чего? — спросила Олям-биби.

— Тоже за старика выдали… А у нее, говорят, молодой жених был…

— Отец рассказывал, что в России совсем по-другому Живут, — заговорила. Лола, подбирая под себя босые ноги с розовыми пятками. — Там женщин не покупают и не продают, а если кто друг другу понравился, то и поженятся.

— Счастливые русские женщины, — вздохнула Сайромхон.

Они замолчали;

«Да, меня отец не продаст старику», — подумала Лола. При воспоминании об отце в ее больших лучистых глазах промелькнула любовь и грусть. Последнее время старый Абду-Фатто начал прихварывать, и Лола тревожилась за отца. Абду-Фатто с утра ушел на базар. Сейчас, судя по солнцу, было далеко за полдень: а его все не было, и это очень беспокоило девушку.

Абду-Фатто был любим не только дочерью, но и дехканами. После Октябрьской революции он возвратился из России, где находился на тыловых работах. После этого он переехал в Бухару и вскоре был назначен судьей Юрчинского района, так как был грамотный. На этой должности он и заслужил общее уважение дехкан, потому что, не в пример другим судьям, никогда не брал приношений и судил беспристрастно, не считаясь с тем, бай это был или простой чайрикер. За это Абду-Фатто попал в немилость и был смещен денауским беком Нигматуллой. После того он стал жить, небольшим доходом с возделанного им фруктового сада. Потеряв в прошлом году залеченную знахарем жену, Абду-Фатто больше не женился, а занялся образованием единственной дочери, которую очень любил, и мало-помалу передавал ей весь свой небольшой запас знаний.

«Должно быть, отец зашел к Гайбулле, — думала Лола, стараясь успокоить себя. — Ну да, он, кажется, дружит с чайханщиком…»

Ее размышления были прерваны донесшимся через улицу отчаянным женским воплем.

— Опять Муалим-биби плачет, — тихо сказала Сайромхон, поднимая голову и прислушиваясь. — Вчера последнего ребенка похоронила. В доме ни зерна… И как кричала, бедняжка, просила, чтобы и ее вместе в землю зарыли.

— Ну, и поделом ей, — сказала Олям-биби. — Ты знаешь, за что ее мужа убили?

— За что?

— Он помогал неверным, которые хотели всех нас перебить, и Ибрагим-бек приказал лишить его головы.

— Все это неправда, — горячо заговорила Лола. Ее изогнутые брови сердито сдвинулись, тонкие ноздри затрепетали. — Никто не хотел нас убивать. Это раньше, когда у русских был падишах, он приказывал своим солдатам истреблять наш народ, а теперь русские прогнали своего падишаха. Это все правда. Отец так говорил, а он знает. Он говорил, что у русских есть великий человек. Такой великий, какого никогда еще не было! И этот человек хочет сделать так, чтобы на всей земле установилась справедливость и все люди были бы счастливы.

— Значит, по-твоему, бек-бобо плохо сделал? — тихо спросила Олям-биби. — Он же святой человек.

— Вот что, джанечка, — сказала Лола, — Если ты не хочешь, чтобы тебя продали слюнявому старику, не верь тому, о чем шипит твой отец. Слышишь? Только не болтай никому, что я тебе говорила.

— Зачем же я буду болтать? — сказала Олям-биби, пожимая плечами.

— Ладно, девушки, не будем говорить о несчастье, — сказала Сайромхон, — и так печально живется… Лолахон, почитай нам из «Фархад и Ширин», — попросила она.

— Почитаю, — охотно согласилась Лола. — А на чем мы в прошлый раз остановились? Кто скажет?

— Фархад смотрит в зеркало и обращается к своей далекой возлюбленной, — сказала Олям-биби.

— Ага! — вспомнила Лола. — Ну так слушайте.

И она принялась читать наизусть:

О любимая, где ты, с глазами огня?Показавшись, ты скрылась. Забыла меня?Моя нежная лань, о явись снова мне,Ты заставила сердце гореть на огне.Бог премудрый, где радость найду я свою?О судьба, погубила ты душу мою!Разлучившись с любимой, я стал, как больной,И рассудок и разум утеряны мной.Где же счастье мое? Как вода, утекло!..Раздробись, обольстившее душу стекло!

В ворота сильно постучали.

— Отец! — радостно вскрикнула Лола. Она оправила розовую рубашку и, мелькая черными косами, побежала к воротам.

Олям-биби быстро накрылась чадрой и пошла со двора:

— Постой, — сказала Сайромхон, — вместе пойдем.

Вежливо пропустив в ворота закутанных женщин, во двор вошел Абду-Фатто. Это был худощавый старик с орлиным носом и подстриженной белой бородкой.

— Отец, вы печальны? Что с вами? — спросила Лола, уловив выражение скорби на его красивом лице, — Хотите, я Вам почитаю из «Фархад и Ширин»? — предложила она.

Абду-Фатто отрицательно покачал головой.

Тогда Лола вприпрыжку вбежала в дом, схватила со стены бубен и, возвратившись, начала петь и плясать вокруг старика.

Ласковая улыбка засветилась на лице Абду-Фатто. Но скорбное настроение не покидало его. Он был под впечатлением того, что видел и слышал на базаре. А видел он выставленные для устрашения народа головы казненных и слышал глашатая, который объявил, что Ибрагим-бек поднял Локай на священную войну против неверных.

— Ну, ата, скажите, почему вы такой грустный? — говорила Лола, ласкаясь к отцу. — Ну, скажите же! Ведь вы всегда мне все говорите.

Абду-Фатто вздохнул.

— Ах, доченька, — сказал он, положив руку на голову Лолы. — Много крови прольется на Сурхане. Ибрагим-бек обманул Локай…

Лола недоумевающе посмотрела на отца, как вдруг до ее слуха донеслись какие-то странные и вместе с тем волнующие звуки. Она почувствовала, что у нее вспыхнули щеки и часто забилось сердце.

А чудесные, задушевные звуки все лились и лились, наполняя окрестности.

— Что это? — спросила она, разгоревшимися блестящими глазами глядя на отца.

— Это кизиласкеры, — сказал Абду-Фатто взволнованным голосом.

Лола забила в ладоши, подбежала к дувалу, с легкостью козы взобралась на него и, придерживаясь рукой за ствол дерева, посмотрела на дорогу.

Между тополями мелькали всадники. Они казались совсем маленькими отсюда. Но все же Лола хорошо видела их. Впереди за красно-синим значком ехали всадники на серых лошадях. За их плечами сверкало Что-то. Оттуда и доносились звуки, так поразившие девушку. Потом показались кизиласкеры на рыжих лошадях, потом на гнедых, вороных и снова на серых. К спинам лошадей были привьючены какие-то длинные предметы с колесиками.

Дойдя до крытого камышом базара, колонна свернула вправо и направилась вдоль горы, на которой в древние времена стояла крепость юрчинских беков.

Звуки оркестра все удалялись и наконец смолкли. В синем небе высоко вился серый столб пыли…

Солнце палило. Тяжелый зной стоял над раскаленной землей. Но, несмотря на жару, вдоль узкой улицы, где в глубине была видна крытая камышом галерея базара, шумно двигался пестро одетый народ. В толпе мелькали чалмы, цветные халаты, войлочные малахаи и обшитые мехом островерхие тельпаки.

По обе стороны улицы тянулись чайханы и лавчонки. Тррговцы сидели в ряд, поджав ноги. Люди двигались навстречу друг другу, продавали и покупали, торгуясь до ожесточения. В толпе сновали полуобнаженные водоносы в лохмотьях. Проезжали арбы со снопами люцерны и клевера.