Орикс и Коростель - Маргарет Этвуд

Помехи, снова помехи, еще помехи. Он прослушивает всю частоту AM, потом FM. Ничего, только этот звук, точно свет звезд пробивается через толщи космического пространства: ккккккк. Снежный человек ищет на коротких волнах. Очень медленно и осторожно крутит ручку настройки. Может, есть другие страны, далекие страны, где люди спаслись, – Новая Зеландия, Мадагаскар, Патагония – вот такие.

Но они бы не спаслись. Большинство, по крайней мере. Когда все началось, эта штука перемещалась по воздуху. Желание и страх универсальны. И они же – могильщики человечества.

Ккккк. Ккккк. Ккккк.

О, поговори со мной, умоляет он. Скажи что-нибудь. Скажи что угодно.

Неожиданно он слышит голос, человеческий голос. К несчастью, тот говорит на языке, похожем на русский.

Снежный человек не верит своим ушам. Он не один – есть еще кто-то, где-то есть такой же человек. И он знает, как обращаться с коротковолновым передатчиком. А если есть один, значит, могут быть и другие. Но от этого человека толку никакого, он слишком далеко.

Мудрила! Он забыл про служебный диапазон. Им же говорили – если катастрофа, используйте его. Если поблизости кто и есть, он на служебном диапазоне.

Снежный человек вертит ручку. Прием, вот что надо попробовать.

Кккккккк.

Затем слабеющий мужской голос:

– Кто-нибудь меня слышит? Есть там кто-нибудь? Вы меня слышите? Прием.

Снежный человек жмет на кнопки. Как посылать сообщения? Он забыл. Где эта долбаная кнопка?

– Я здесь, я здесь! – кричит он.

Снова прием. Тишина.

Но он уже сомневается. А не слишком ли опрометчиво он поступил? Откуда он знает, что это был за человек? Вполне возможно, обедать с ним не захочешь. Но все равно он радуется, почти в восторге. Теперь есть шанс.

Стена

Снежный человек был в таком трансе – от возбуждения, от еды, от голосов по радио, – что забыл про порез на ноге. И теперь порез напоминает о себе: неприятное покалывание, будто в ступне застрял шип. Снежный человек садится за кухонный стол, задирает ногу повыше, осматривает. Похоже, осколок бутылочного стекла еще там. Он пытается его подцепить – не помешал бы пинцет или хоть ногти подлиннее. Наконец ему удается ухватиться, он выдергивает осколок из ноги. Больно, но крови немного.

Он промывает рану пивом, ковыляет в ванну и роется в аптечке. Ничего полезного, если не считать тюбика солнцезащитного крема, – для пореза не подойдет, – давным-давно просроченного антибиотика, которым Снежный человек мажет рану, и остатков лосьона для бритья, который пахнет лимонной эссенцией. Он выливает на рану и лосьон – по идее, в нем должен содержаться спирт. Может, надо поискать чистящее средство или что-то в этом роде, но он боится переборщить, сжечь ступню. Придется скрестить пальцы на удачу: если в рану попала инфекция, передвигаться будет сложнее. Не стоило забывать про порез; пол внизу, наверное, кишмя кишит бактериями.

Вечером он любуется закатом в узкое окошко. Красиво, наверное, было, когда все десять камер включены, можно увидеть полную панораму, подрегулировать яркость, прибавить красного цвета. Курнуть, откинуться в кресле и парить на седьмом небе. Но на него смотрят пустые лица экранов, и приходится довольствоваться реальностью – кусочком неба в окне, оранжевый, потом фламинго, кроваво-красный, клубничное мороженое, смена гаммы там, где должно быть солнце.

В бледнеющем розовом свете свиноиды, которые ждут его внизу, похожи на маленькие пластиковые статуэтки – псевдопасторальные поросятки. Нежно-розовые, безобидные, как многие вещи на расстоянии. Сложно себе представить, что они желают ему зла.

Наступает ночь. Снежный человек лежит на койке – той, что застелена. Я лежу там, где когда-то спал мертвец, думает он. Он не знал, что случится. Не догадывался. В отличие от Джимми, который мог догадаться, но не догадался все равно. Интересно, если б он убил Коростеля раньше, это бы что-нибудь изменило?

Здесь слишком жарко и душно, хотя ему удалось открыть аварийные вентиляционные отверстия. Он не может заснуть, поэтому зажигает свечку – жестяной контейнер с крышкой из аварийного комплекта, в такой штуке при желании можно вскипятить суп, – и прикуривает еще одну сигарету. В этот раз голова почти не кружится. Все бывшие привычки живут где-то в теле, дремлют, как цветы в пустыне. В подходящих условиях расцветут пышным цветом.

Он листает распечатки с порносайтов. Но все эти женщины – не его тип, слишком вульгарные, слишком накрашенные, слишком очевидные. Перебор ухмылок и макияжа, языки чересчур напоминают коровьи. Он чувствует испуг, а не похоть.

Уточнение: испуганную похоть.

– Как ты мог, – бормочет он, уже не в первый раз мысленно совокупляясь с проституткой, наряженной в китайский халат красного шелка и туфли на шестидюймовых каблуках, с вытатуированным драконом на заднице.

О, милый.

В жаркой комнатке ему снится сон: снова мать. Нет, мать ему никогда не снится – только ее отсутствие. Он сидит на кухне. Опять сквозняк фыркает ему в уши, закрывается дверь. На крючке висит халат, ярко-малиновый, пустой, страшный.

Снежный человек просыпается, у него колотится сердце. Он вспоминает, что после ее исчезновения надевал этот халат. Халат еще хранил ее запах, ее жасминовые духи. Он смотрел на себя в зеркало: мальчишеская голова, отработанный рыбий взгляд и тонкая шея, утопающая в ярком женском халате. Как он ненавидел ее тогда! У него перехватывало дыхание, ненависть душила его, слезы ненависти катились по щекам. Но он стоял, обхватив себя руками.

Ее руками.

Он ставит голосовой электронный будильник так, чтобы тот включился за час до восхода, прикидывая, когда это случится.

– Проснись и пой, – говорит будильник томным женским голосом. – Проснись и пой. Проснись и пой.

– Хватит, – говорит он, и будильник замолкает.

– Включить музыку?

– Нет, – говорит он. Конечно, хочется поваляться в постели и пообщаться с женщиной в часах – получится почти разговор, – но сегодня надо идти. Сколько времени он провел здесь, вдали от побережья, от Детей Коростеля? Он считает на пальцах: первый день – поход в «Омоложизнь», ураган; второй – в ловушке у свиноидов. Значит, сегодня день третий.

В окно пробивается серый свет. Снежный человек мочится в кухонную раковину, плещет себе в лицо водой из бачка. Зря он пил вчера эту дрянь, не прокипятив. Сейчас он кипятит воду – на кухне остался газ для пропановых горелок, – и промывает ногу, кожа вокруг пореза красная, но вроде ничего страшного. Он заваривает себе чашку растворимого кофе, с сахаром и сливками. Съедает энергетический батончик «Три фрукта» – знакомый вкус бананового масла и сладкой глазури, прилив энергии.

Где-то посреди вчерашней беготни он потерял бутылку с водой – ну и ладно, учитывая, что в ней птичье дерьмо, личинки москитов и нематоды. Он наполняет пустую бутылку из-под пива кипяченой водой, забирает из спальни стандартный мешок из микроволокна для грязного белья, кладет туда бутылку, весь сахар и полдюжины энергетических батончиков. Мажется солнцезащитным кремом, кладет тюбик в мешок и надевает легкую рубашку цвета хаки. Находит темные очки, надевает их вместо своих одноглазых. Раздумывает, не надеть ли шорты, но они ему велики и не защитят ноги целиком, поэтому он остается при цветастой простыне, завязав ее на манер саронга. Еще подумав, снимает ее и прячет в мешок: а то зацепится за что-нибудь по дороге, он наденет ее позже. Он берет аспирин и свечи взамен тех, что остались на лестнице, кидает в мешок шесть коробков спичек, нож для овощей и свою бейсболку «Ред Сокс», «подлинную копию». Нежелательно, чтоб она свалилась с головы во время великого побега.

Ну вот. Не очень тяжело. Теперь надо выбираться.

Он пытается разбить окно на кухне – можно разодрать простыню, связать узлами и спуститься по ней из окна на стену ОП снаружи – но ему не везет, стекло пуленепробиваемое. Узкое окно, выходящее на ворота, отпадает – даже если ему удастся вылезти, он приземлится прямо на головы свиноидам, что уже пускают слюни. Высоко над полом в ванной есть окошко, но оно тоже выходит на сторону свиноидов.

После трех часов кропотливого труда, при помощи – сначала – кухонной табуретки, штопора, столового ножа и – затем – молотка и отвертки на батарейках, которая нашлась в кладовке, он умудряется вскрыть вентиляционную заслонку и выдрать установленный в ней механизм. Вентиляционная труба идет вверх, подобно каминной, а потом сворачивает в сторону. Пожалуй, он достаточно отощал и пролезет – у голодного существования есть свои преимущества, – хотя, если застрянет, будет обречен на мучительную и нелепую смерть. Поджарился в вентиляционной трубе, смешно до колик. Он приматывает один конец импровизированной веревки к ножке кухонного стола – к счастью, стол привинчен к полу, – а второй конец оборачивает вокруг талии. Мешок с припасами привязан ко второй веревке. Затаив дыхание, Снежный человек втискивается в трубу, ввинчивается, извивается. К счастью, он не женщина, большая попа ему бы мешала. Места нету, но голова уже снаружи, потом он выворачивается, освобождает плечи. До стены – восемь футов, придется вылезать головой вниз и надеяться, что веревка выдержит.