Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Основным для всех этих ораторов был скорее вопрос о правящем режиме и характере существующего государства, чем о государстве как таковом; сутью вопроса стало: кто имеет право определять приоритеты государственной политики и на какой основе. Отправной точкой дискуссии для многих агрономов оказался тот факт, что они — опытные специалисты, вооруженные научными знаниями, — вынуждены были подчиняться системе, основанной на преимуществах по праву рождения и социального происхождения, а не на профессионализме и успешности. Из-за этого «третий элемент» в земствах подавлялся дворянами-землевладельцами; на государственной службе дворянское происхождение было основой продвижения или получения желаемой награды; наконец, именно эти причины выступали в качестве характерных черт самодержавия, которое признавало права рождения и социальной принадлежности гораздо охотнее, чем компетентность. Поэтому агрономы открыто протестовали против того, что их научный авторитет не подкреплен правом принятия политических решений. Хотя дворянство явно преобладало в центральном правительстве, органах местного управления и самоуправления, оно доказало свою неспособность выполнять насущные государственные задачи; только профессионалы, по их же словам, могли предложить деловую программу осуществления действительно реальных перемен[330].

Агрономы приберегли свою самую едкую критику для дворянского землевладения и самого дворянства — этого «уходящего» и «упадочного» сословия, воплощавшего старый режим и упрямо цеплявшегося за власть, но уже не обладавшего необходимым авторитетом, чтобы эту власть оправдать и узаконить. Агроном Гри-горовский признавал, что «третий земский элемент» на практике «также не имеет непосредственной связи с внутренней жизнью деревни, по происхождению, личным связям, образу жизни, также удаленному от нее». Но если профессиональный агроном был способен «благодаря своей научной и практической подготовке, своему опыту и знаниям улавливать новые факты и явления местной жизни, понимать и усваивать новые задачи, вырастающие в процессе хозяйственного и культурного перерождения деревни, то земские руководящие элементы лишены и этой возможности, ибо знание так же плохо представлено в современном земстве, как и население, земля или капитал». Упадок дворянского землевладения в численном выражении резко усилился после 1905 г. по причине «крестьянофобии», массовой распродажи поместий и бегства из деревни. Это даже привело к «земскому безлюдью», то есть мест для выборщиков и гласных оказалось больше, чем землевладельцев, имеющих законное право их занимать. Вместо того чтобы в соответствии с веяниями времени приобретать необходимые профессиональные навыки и делать карьеру на основе собственной компетентности, дворянство продолжало использовать насилие, личные связи и крючкотворство, чтобы поддерживать свой статус и влияние[331].

Дворянское землевладение нанесло профессионалам ответный удар посредством избрания репрессивных земских управ и собраний, ознаменовавших начало «земской реакции», которая последовала сразу за событиями 1905 г. Но новые земские управы неожиданно стали пытаться проводить интересы не столь «многообещающих элементов местной жизни», предоставив инициативу усердно поносимому «третьему элементу»; а из-за отсутствия ясного понимания того, в каком направлении нужно вести работу, земства снова стали подчиняться влиянию специалистов. Действительно, «земская реакция» была необоснованна, поскольку дворяне не могли обойтись без местных работников: новые земские управы стали увольнять агрономов, обвиненных в соучастии в крестьянских волнениях 1905 г., но местные агрономические организации вынуждали земства восстанавливать уволенных на работе. Избавившись от агрономов в 1905–1907 гг., земские управы вынуждены были к 1914 г. нанять их в 20 раз больше. Управы назначали «реакционных» уездных профессионалов для реализации определенной политики, но все подчиненные им местные агрономы бойкотировали «реакционеров» до тех пор, пока тех не сменяли. Даже идея широкого найма специалистов, подсказанная теоретиками, реализовывалась, в конце концов, из совсем иных побуждений: телеграмма П.А. Столыпина 1908 г., соблазнившая многих неправдоподобно огромными субсидиями, вынудила увеличить местные расходы на эти цели. Сыграло свою роль и страстное желание из опасения новой революции успокоить землепашцев и сделать хотя бы что-нибудь для предотвращения нового конфликта в русской деревне; а ведь еще присутствовало и неотступное желание «не отстать» от других земств[332].

Агрономическая литература описывала дворянство как слабое, искусственно поддерживаемое сословие, которое легко можно принудить к сдаче на милость компетентных профессионалов. Утверждалось, что бессилие этого сословия, его полная неспособность к экономической активности настолько очевидны, что его влияние более не должно определять общий порядок и систему аграрной политики государства. Разработка и проведение политического курса, как утверждали агрономы, de facto были уже в руках профессионалов, активно работавших в этом направлении посредством своих съездов и совещаний. Ни для кого не секрет, что авторами резолюций земских собраний были именно участковые агрономы, большинство же гласных в этих собраниях оказывалось не в состоянии даже просто понять эти резолюции. Земское дворянство выступало в лучшем случае как докучливый и все портящий посторонний, вмешивающийся в дела профессионального работника. «Невежественные» земские собрания одобряли доклады профессионалов без обсуждения и действительного понимания того, что именно они санкционируют; а по причине отсутствия ясной концепции своих действий те же собрания позже отменяли свои решения или принимали противоречащие им резолюции. Попытки некоторых земских собраний учреждать кооперативы совместно с дворянством, чтобы пристроить представителей последнего на теплые места в новой системе, были встречены агрономической прессой сухими замечаниями о том, что дворяне привыкли видеть крестьян только из окна карет и вряд ли собирались знакомиться с ними ближе; не могли не смутить и напоминания о том, что агрономы и «третий элемент», которые уже учредили кооперативы в качестве земских агентов, «конечно не имеют решительно никаких оснований защищать и проводить интересы аграриев», преобладавших в земских собраниях[333].

Периодически появлявшиеся в печати перечисления случаев проявления земствами своей некомпетентности часто сопровождались ссылками на крестьянское невежество, тем самым способствуя созданию мифа о том, что вакуум власти на местах в состоянии заполнить только агрономы. В официальной истории Вологодского сельскохозяйственного общества его основатели (два агронома-историка) выводили свое происхождение из ошибок дворян-землевладельцев и «инертности» крестьян, оставивших все «поле деятельности» открытым для профессиональных кооператоров. Также с удовлетворением отмечалось, что артели, основанные при имениях землевладельцев, — слабая попытка создать нечто, объединяющее интересы дворян и крестьян, — провалились, поскольку интересы этих двух сословий несовместимы, а дворянство совершенно некомпетентно; с другой стороны, если предоставить эти артельные учреждения исключительно крестьянам, это приведет к бедствиям и массовым разорениям, что и произошло в 1870—1880-х гг. Вологодское общество сельского хозяйства, напротив, находится под управлением агрономов и опытных кооперативных инструкторов. Как писали авторы данного труда, северное кооперативное движение «не было обязано своим появлением на свет самодеятельности ни крестьян, ни землевладельцев». Если основатели Вологодского общества и были столь же «чужды крестьянам», они все равно являлись представителями прогресса, ставили себя выше узкоклассовых интересов и работали «для крестьян и за них»[334].