Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

— Вы не боитесь располнеть, комиссар? Слойка в середине утра, боже мой!

— А вы не боитесь опьянеть рано утром? — спросил он в ответ. Он знал, что поступает невежливо и провокационно, однако хотел ясно показать, что не позволит демонстрировать собеседнице превосходство над собой, и убедиться, что Тереза говорила правду, утверждая, что хозяйка любит выпить.

Удар подействовал: Эмма побледнела, потом покраснела и стала вставать со стула. Ричарди не протянул руку, чтобы ее удержать, а лишь сказал:

— Если вы сейчас уйдете, я буду считать, что мне позволено не искать лекарства против вашего горя.

Молодая женщина широко раскрыла глаза и снова села.

— Какое горе? У меня нет никакого горя.

Ричарди покачал головой:

— Синьора, мы оба знаем, что вчера вы сказали неправду. Никто не ходит куда-либо с таким упорством, с каким ходили вы, если не имеет для этого серьезной причины. Эта причина была такой серьезной, что дала вам силы бороться со светским обществом. Но вчера вы не боролись. Вы только пересказали урок, которому вас научили. Я не верил вам ни секунды. И даже раньше, чем попросить вас рассказать правду, я спрашиваю: почему вы лгали?

Эмма смотрела на Ричарди и качала головой. Ее руки сжимали подлокотники кресла с такой силой, что суставы пальцев побелели.

— Я… хотела понять, почему вы пришли именно ко мне. К Кализе ходили десятки людей. Только я порекомендовала ее двадцати подругам. Почему вам понадобилась именно я?

Ричарди не хотел открывать карты и потому не сказал Эмме, что ее имя было лишь одним из нескольких, которые гадалка вписала в записную книжку в последний день своей жизни. Вместо этого он решил поставить на карту все.

— Почему вы защищаете мужа, если больше не любите его?

Эмма еще шире раскрыла глаза, а потом засмеялась. Сначала она смеялась тихо и казалась удивленной, потом все громче. Наконец она расхохоталась, запрокинув голову, и по щекам ее потекли слезы. Ричарди смотрел на нее и молча ждал. Несколько посетителей за другими столиками повернулись в их сторону. Что такой мрачный мужчина мог сказать настолько забавного этой элегантной красивой даме? Наконец Эмма овладела собой:

— Извините меня, комиссар. Но это так смешно! Моего мужа? Я защищала его? Это самое последнее, что я стала бы делать. Мой муж сам себя защищает. Он всю свою жизнь только и делает, что защищает себя от возможных опасностей. И кроме того, от чего я должна его защищать? Он действительно вчера сказал мне, как надо одеться и даже каким тоном с вами говорить. Ну и что? Он адвокат, и один из лучших адвокатов. Я защищала себя от нелепых подозрений. Себя, а не его.

Ричарди решил, что ему пора захлопнуть ловушку, и бессовестно солгал:

— Синьора, у нас есть основания считать, что ваш муж ходил в дом Кализе в ту ночь, когда она умерла. Есть человек, который видел его. Кроме того, на подошвах его ботинок были следы крови.

Его слова ошеломили Эмму.

— Разве это сделал не тот хозяин пиццерии, про которого писали в газетах? Тот, кто покончил с собой? Зачем моему мужу… Нет, комиссар, это исключено. Мой муж слабый духом человек, он всего боится. Он бы никогда, ни в каком случае, не пошел бы на такое. Он ни на что не реагирует. Подумайте только: он ничего не сделал даже… Я вам говорю, его ничто не может расшевелить.

«Сейчас не время гасить ее волнение», — подумал Ричарди.

— Он ничего не сделал даже… когда? Не скрывайте от меня ничего, синьора. Не заставляйте меня думать, будто вы скрываете что-то серьезное. Иначе я перестану проявлять к вам уважение, поверьте мне.

Эмма прикусила нижнюю губу: что-то в тоне его голоса ее испугало. Она долго думала, а потом сказала:

— Даже когда я бросила его. Рассталась с ним навсегда. Я хотела уйти из дома.

— И сказали мужу об этом?

— Да, сказала. Я выплюнула ему в лицо все мое отвращение. Я сказала ему, как мне опротивел и он, и эта жизнь без любви. Он умолял меня и плакал. Мужчина, старый человек, а плакал!

Ричарди всмотрелся в ее лицо. Да, он сумел отпереть потайные комнаты ее чувств. Теперь надо быть настойчивым.

— Он пытался вас разубедить? Угрожал вам или кому-то другому, например Кализе?

Эмма печально улыбнулась:

— Нет. Я же вам говорила, что он слаб духом. Увидев его перед собой на коленях, я заплакала и сказала ему…

— Сказали что?

— Правду: что я беременна.

55

Майоне нашел подходящее место в тени. Время и опыт научили его маскироваться. Он делал это не так, как Тереза Сконьямильо. У Терезы был природный дар не попадаться на глаза, а Майоне имел внешность, при которой трудно стать незаметным: он был высокого роста, толстый и волосатый, да еще и в форме. Кто может стать невидимым для окружающих, когда на нем полицейская форма? Однако за много лет засад, слежки и погонь он немного научился этому искусству. Достаточно было ни на мгновение не терять из виду нужного человека, чтобы тот не мог ускользнуть.

Филомена шла, опустив глаза, и ни разу не взглянула на свое отражение. Майоне знал, где она работает: она сама сказала ему об этом. Оставалось только понять, в самом ли деле дон Матео де Роза, знаменитый торговец тканями, который унаследовал магазин своего тестя, женившись на той, кого считали самой уродливой и самой богатой женщиной в Неаполе, полностью потерял голову из-за Филомены, как сказал бригадиру Бамбинелла.

Укрывшись в подъезде особняка в старом стиле на улице Толедо, Майоне дождался, пока Филомена дошла до поворота и осталась наедине с доном Матео. Бригадир хотел увидеть, как поведет себя коммерсант — чтобы понять. Только чтобы понять. Дон Матео не был одержимым, это было ясно. Но ему явно не нравились затененные места.

Бандита Костанцо бригадир исключил сразу. Полицейские и бандиты из каморры — местной мафии, сражаясь друг против друга, научились понимать язык противника. Майоне знал, что у бандитов шрам означает предательство или измену женщины. В каморре были люди, способные изуродовать шрамом любимую женщину, узнав, что она неверна. Но дон Луиджи никак не мог этого сделать. Он был счастлив в браке, к тому же его жена была дочерью главы одного из Испанских кварталов. Для него сделать что-нибудь подобное было все равно что самому перерезать себе горло.

Значит, это не он. Тогда кто же?

Может быть, коммерсант? Из сумрачного подъезда Майоне видел этого человека в его ярко освещенном магазине и наблюдал за ним. Дон Матео был маленького роста, полный, женственный, перебегал вприпрыжку от одного рулона ткани к другому, глупо улыбаясь клиентам. У такого не хватит силы духа побриться без посторонней помощи, не то что изуродовать шрамом женщину.

Майоне терпеливо ждал, пока магазин не закрылся на обед. Филомена попрощалась с доном Матео, тот даже не поднял взгляд от кассы. Бригадиру, хотя он и стоял далеко, показалось, что хозяин магазина чувствует себя неловко оттого, что красота этой женщины испорчена.

Значит, и не коммерсант.

Тогда кто же?

Эмма смотрела через стекло на улицу, словно зачарованная потоком пешеходов, автомобилей и телег. Мертвый мальчик снова сообщил Ричарди о побеге своего щенка. В кафе вокруг них раздавался неясный гул, а из другого зала доносились звуки фортепьяно. Его мелодия воскрешала в памяти прошлый май, розы и черешни.

Беременность Эммы означала новые варианты развития событий. Это необратимо и не может быть отменено. Одно из тех необратимых обстоятельств, которые могут толкнуть мужчину или женщину на безумный поступок.

— Кому еще вы об этом сказали?

Эмма печально улыбнулась:

— Только ему. И разумеется, Кализе — когда ходила к ней в предпоследний раз. В тот раз не она сказала мне, что будет, а я ей.

— Почему вы пошли сказать ей об этом?

— Чтобы узнать от нее, что мне делать. Я… ничего не делала без ее разрешения. Это было какое-то проклятие, сумасшествие. Можете смеяться надо мной, комиссар, но она превратила меня в одержимую. Я пыталась сопротивляться, заставляла себя думать, что могу обойтись без нее. А потом меня как будто толкала чья-то невидимая рука, и я снова оказывалась там, в ее вонючей квартире, и выпрашивала у нее, как нищая, порядок в своей жизни и умоляла, чтобы она была моей владычицей. Жить в одиночку, без чужой поддержки я больше не умела. Может быть, я никогда так и не жила. Сначала мной управляла мать, потом муж, а теперь гадалка.

Ричарди напряг внимание до предела и впитывал в себя каждое ее слово.

— А что она сказала вам, когда вы сообщили ей, что беременны?

— Спросила, от кого ребенок. Я ее не поняла: как она могла этого не знать? Она, которая знала все про всех? Она же знала, что мужу я давно не позволяю даже дотронуться до меня! И что я люблю только одного мужчину — того, которого она запретила мне любить.