Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

Майоне посмотрел на Гаэтано, который стоял в тени, близко к кровати. Он услышал тихий разговор за его спиной:

— Теперь она нашла себе друга-полицейского.

— Ты слышала, она назвала его по имени.

Без всякой причины ему стало немного стыдно, а потом стыдно за этот стыд.

Майоне повернулся к девочке, которой было адресовано шумное сочувствие женщин переулка. Он не удивился тому, что у нее не было слез на глазах: он знал, что горе часто не имеет внешних проявлений. Наблюдая за девочкой, он заметил, как она и Гаэтано переглянулись. Всего на мгновение на ее лице мелькнул намек на улыбку. Этого не заметил никто, кроме Майоне. Это была не детская улыбка. Лицо Гаэтано осталось бесстрастным, словно было вырезано из темного дерева.

У бригадира пробежала дрожь по спине.

51

На следующее утро, когда Ричарди шел в управление, груз печали, который он нес на плечах, был тяжелей, чем обычно. Прошел еще один день после жестокого убийства Кармелы Кализе, а он по своему горькому опыту знал, что время — худший из противников.

И его проклятые видения, и следы убийцы постепенно тускнели по мере того, как на них накладывались новые мысли и чувства. Кроме того, преступник узнавал о действиях следователей и начинал путать им карты.

И еще, как будто этого мало, накануне вечером ставни окна напротив тоже были заперты. Может быть, у Энрики приступ ее загадочной болезни? Или еще хуже: она так обиделась, что не хочет видеть даже его тень в окне?

Он пробирался на ощупь в темноте, и от этого в его мыслях и его сердце поднималась буря, которую он не мог унять.

Как всегда, он пришел рано, намного раньше остальных. Дежурный у входа на этот раз не дремал, а отдал ему честь и вышел навстречу.

— Добрый день, комиссар. С вами хочет поговорить какая-то синьорина. Я пропустил ее наверх, она ждет перед вашим кабинетом.

Сердце Ричарди подпрыгнуло в груди: он подумал, что это пришла Энрика. Кивнув на прощание дежурному, который озадаченно смотрел на его испуганное лицо, комиссар, опустив глаза, направился к большой парадной лестнице. Подойдя к своей двери, он с ужасом и надеждой поднял взгляд на посетительницу. Это была не Энрика.

На маленькой скамье в коридоре его ждала очень молодая девушка. В ее внешности было что-то знакомое комиссару, и он решил, что видел ее недавно, но не смог вспомнить, где именно. Она была одета скромно — в темное пальто, слишком тяжелое для установившейся теплой погоды, и невыразительную шляпку, волосы аккуратно собраны на затылке. В руках девушка держала сверток из газетной бумаги. Увидев Ричарди, она встала, но не пошла ему навстречу, осталась стоять на месте. Комиссар вопросительно посмотрел на нее, и она не стала дожидаться, пока он заговорит.

— Добрый день, комиссар. Я хотела сообщить вам кое-что по поводу… несчастья с Кализе Кармелой.

Этим утром Майоне тоже пришел в управление рано. Из своих пьяных разговоров с привратником дома супругов Серра он выудил сведения, о которых хотел как можно скорей поговорить с комиссаром. Потом он может быть спокойным и заниматься только своей работой.

Накануне вечером он немного задержался у смертного ложа отца девочки, и за это время не смог избавиться от ощущения, что в этом деле неплохо бы копнуть поглубже. Но где надо копать, он не смог определить. Может быть, подозрение вызывала достойная и строгая покорность судьбе, которую проявила Ритучча. Девочка не пролила ни одной слезы и сидела далеко от кровати; возможно, ей было слишком тяжело смотреть на труп. Может быть, товарищи умершего по работе слишком мало горевали о нем. Они стояли, держа шляпы в руках, но смущенно переступали с ноги на ногу, словно с нетерпением дожидались минуты, когда смогут уйти. Может быть, странным было искреннее сочувствие Филомены, которая успокаивала девочку и говорила, что Ритучча отныне ей как дочь. А может быть, то, что все смотрели на него с болезненным любопытством, словно он занял высокое место в их обществе оттого, что сделался спутником красавицы со шрамом.

Но что бы там ни было, он ушел оттуда, как только смог, перед этим пообещав девочке, Гаэтано и Филомене, что добьется, чтобы предприятие, где работал погибший, выплатило его дочери положенную компенсацию.

Он открыл ключами дверь своего дома, на этот раз в час, подходящий для ужина, и оказался перед стеной из ледяного молчания, которым отгородилась Лючия. Он сразу же почувствовал, что это не ее обычное молчание, сотканное из воспоминаний. Внутри этого молчания было новое чувство — гнев, похожий на тот, который охватывал ее в первые годы их брака. Стук тарелок по столу, ни скатерти, ни салфеток, на столе холодный суп, приготовленный детям к завтрашнему обеду. Майоне спросил у жены единственное, что пришло на ум: не заболела ли она. В ответ получил испепеляющий взгляд и сухой ответ: «Я чувствую себя прекрасно». Она прошипела эти слова очень убедительно. Больше ни он, ни она не сказали ни слова и провели остаток вечера — она — с подавленной яростью, он — со смутным чувством вины.

Настало утро, которое принесло ему в наследство сильную головную боль. Он ушел из дома с облегчением и не заметил следивший за ним из окна взгляд, в котором было две трети гнева и треть любви.

Придя в управление, Майоне сразу пошел в кабинет Ричарди и с удивлением обнаружил, что напротив комиссара сидела со свертком из газеты в руке та, кто была его главной новостью.

И Ричарди, и Майоне оба видели Терезу накануне: это она открыла им дверь, усадила их и подала чай. В красивом рабочем платье-халате и с накрахмаленной наколкой в волосах она даже для их тренированных полицейских глаз была всего лишь предметом обстановки в прихожей. Но теперь она приобрела индивидуальность.

Майоне поздоровался, а потом жестом спросил у комиссара, можно ли с ним поговорить. Ричарди извинился перед Терезой и вместе с бригадиром вышел из комнаты.

— Комиссар, вчера я долго болтал с привратником особняка. После пары порций пива, за которые платил, конечно, я, он выложил мне кучу интересных новостей. Во-первых, — Майоне начал считать, загибая пальцы, — синьора Серра, с виду такая простодушная и скромная, поддерживает очень близкие отношения с одним театральным актером. Об этом знают все. По словам привратника, знает даже профессор, но притворяется, что ему ничего не известно.

Во-вторых, как он знает со слов кухарки, синьора не делала ничего, абсолютно ничего, без разрешения старухи Кализе, гадалки на картах. Шоферу приходилось возить синьору к этой гадалке по три раза в день, так что даже стала изнашиваться машина синьоры, красная спортивная «альфа-ромео-брианца», новая, прекрасная как солнце. Похоже, что в последние дни перед смертью Кализе у супругов даже произошла ссора. Нельзя было расслышать, о чем шла речь, но кричали так громко, что голоса были слышны на середине улицы. И наконец, самая интересная новость, которую я узнал от синьорины, которая сидит у вас и уже два года служит горничной в этом доме. Хотите узнать какая?

Ричарди качнул головой и спросил:

— А как по-твоему, я хочу знать эту новость или не хочу?

Майоне сделал вид, что сожалеет о своих словах. Он изобразил на лице огорчение и раскаяние и ответил:

— Я сейчас скажу вам эту новость, комиссар. Синьорина, которая уже достаточно долго сидит у вас, каждую неделю ходила к Кализе. Я показал привратнику записку с ее адресом, и он вспомнил ее фамилию. Именно он в первый раз объяснил синьорине, на какой трамвай надо сесть.

Ричарди и Майоне вернулись в кабинет. Тереза ждала их, прижимая к груди сверток и глядя перед собой как в пустоту. Комиссар вежливо и мягко заговорил с ней:

— Скажите мне, синьорина, что мы можем сделать для вас?

Молодая женщина заговорила тихо; это было почти бормотание.

— Меня зовут Сконьямильо Тереза, комиссар. Покойная Кализе была моей тетей. Она старшая сестра моей покойной матери. Я много думала перед тем, как прийти к вам, потому что дорожу своей работой и не хочу возвращаться в свои края, в деревню. И после того, что сделаю сегодня, я не смогу вернуться на работу. Но я не в силах молчать. Душа моей тети с того света не давала мне покоя. Я сошла бы от этого с ума, как было с моей бабушкой, мир ее душе.

Слезы наполнили ее глаза, потом потекли по щекам. Ричарди и Майоне переглянулись. Бригадир заговорил с девушкой по-отечески:

— Расскажите нам все, сеньорита. Мы здесь для того, чтобы выслушать вас.

Вместо ответа, Тереза положила на колени свой сверток из газет и стала его разворачивать. Она вынула оттуда пару изящных мужских ботинок, подошвы которых были запачканы — покрыты какой-то коркой. Она поставила эту обувь на стол Ричарди, один ботинок точно рядом с другим. Потом подняла взгляд и сказала:

— Я знаю, кто убил мою тетю.