Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

подмену, однако для тех, кто предпочитал «несметные выигрыши» честному, но утомительному и обесценивающемуся крестьянскому труду, покаяние лишь ограничивало длительность действия колдовской силы[506]. Пасхальная заутреня являлась «рабочим временем» и для черно-книжников – в течение ее необходимо было прочесть про себя все сделанные за год заговоры, иначе они становились бездейственными[507].

Официальное православие пыталось бороться с языческим пониманием христианства, с тесным переплетением официальных и народных молитвенных формул, однако на повседневном бытовом уровне его служители вынуждены были считаться с таким положением вещей и включать в свою практику, по сути, языческие обряды (например, связанные с плодородием, «Божьим судом», метанием жребия).

Отношение церкви к игрокам имеет длительную традицию, отличающуюся завидным постоянством негативных определений. В период своего становления христианская церковь стремилась искоренить древние языческие представления, связанные с игрой, и утвердить свой приоритет в общении с потусторонним миром. Утрата Античностью сакрального значения игры и целеполагание ее в сфере развлечений, пристрастий или наживы предоставляли богатый материал (в особенности в крупных городах) для дискредитации этого вида деятельности.

Обличение азартных игр, наряду с театром, стало одной из ведущих тем многих церковных постановлений и трактатов[508]. В трактате «Об игроках», составленном римским епископом Виктором (II век), очень обстоятельно описаны все негативные следствия азартных игр в кости в религиозном, нравственном и экономическом отношениях: «На ней [игральной доске] стоит сам дьявол со смертоубийственным ядом змеи… Вокруг игорной доски царит безумный смех, ни во что ставится божба и слышится шипение, подобное змее; самые злые страсти, споры, ругательства и дикая зависть не умолкают около игорной доски и ссорят между собою братьев и друзей. На игорной доске растрачивается состояние, с трудом нажитое… Этого мало: игроки проводят у банкомета целые ночи в обществе блудниц, при запертых дверях… Кто играет в кости, тот наперед обязывается принести жертву изобретателю игры, следовательно, делается идолопоклонником, а этих последних, по слову Писания, ожидает смерть вечная… Не как игрок, а как христианин принеси лучше деньги твои на трапезу Господню, где председает Христос, где ангелы взирают и мученики присутствуют; раздели свое достояние между бедными»[509].

Отношение, сформированное в раннем христианстве к игрокам, играм и вообще к любым проявлениям игрового начала, последовательно поддерживалось русской православной церковью. Настольные игры, устраива-емые во время праздников, приравнивались к другим проявлениям дохристианской праздничной культуры и потому запрещались как проявление «бесовства», а их участники преследовались. Кости, а затем карты и даже такие интеллектуальные игры, как шахматы и шашки, при наличии денежных ставок, могли привести к потере имущества, а бедность, как известно, «мать всех пороков». Церковь осуждала карточную игру как неправильное расходование времени, отпущенного Богом для трудов и молитвы ради спасения души. «Руководство для сельских пастырей» (1871 год) предупреждало: «А который христианин праздничные дни употреб-ляет на празднословие, на пересуды, на пьянство, на распутство, на нескромные игры, на кулачные бои и на другие непотребные дела, тот мало того, что нарушает праздники Господни, а еще оскверняет их и вместо Бога служит диаволу, вместо спасения губит душу свою»[510].

Игра могла не только сбивать с пути истинного, но и наставлять на него, что свидетельствовало о сохранении за ней ее древнего значения как «Божьего суда». В житии византийского юродивого Симеона находим такие строки: «Юноши остановились, и Иоанн, указывая пальцем, говорит Симеону: “Вот дорога, ведущая к жизни”, и он показал ему дорогу к святому Иордану, “а вот дорога, ведущая к смерти”, и показал на главную дорогу, по которой прошли родители их. “Помолимся, и каждый пусть станет на одной из этих дорог, и кинем жребий, и пойдем по той, что укажет жребий”… Они бросили жребий, и Симеону выпала десятка, а стоял он на дороге, ведущей к святому Иордану»[511].

Ценным источником по реконструкции традиционной мировоззренческой системы и роли и места в ней карточной игры являются русские волшебные и бытовые сказки. Количество сказочных текстов, связанных с игральными картами, сравнительно невелико (47, при общем количестве около 10 000, из них русских – более 4300[512]). Число этих записей имеет тенденцию к увеличению: вторая половина XVIII века – 2 текста, первая половина XIX века – 2, вторая половина XIX века – 18, начало XX века – 16. Такое распределение было связано не только с активизацией собирательско-издательской деятельности, но и с изменениями в быту, зафиксированными сказкой. К примеру, в сказочном повествовании закрепились такие ино-язычные заимствования, как «трактир», «графин», «бриллиант», «армия», «леворверт» и так далее. Если в самых ранних публикациях игра в карты присутствовала вместе с игрой в кости («В карты играют // Костью бросают»[513]), а мужицкий сын не знал, «что есть за карты», и обучался игре «в дураки» пять дней[514], то в сказках, относящихся ко второй половине XIX века, герой не раздумывая садился за знакомую ему игру, а о старомосковской игре в кости сказочник уже и не вспоминал.

В рассмотренном сказочном материале карточная игра лишь в двух случаях являлась самостоятельным и главным сюжетообразующим мотивом. В одном из текстов обычно схематично изображаемая ситуация игры передана очень подробно, с описанием психологического состояния играющих и затягивающего характера игры на крупные ставки («Заведующий так осерчал, что уже на одном месте сидеть не может, и отпустить ему было жалко»; «Конечно, было Семену жутко, что проиграет, но ему удалось благополучно окончить»; «Заведующий чуть не сошел с ума и приписал ему три корабля с товарами» и тому подобное.)[515]. В другом тексте солдат, застигнутый в церкви за разбором карт, объяснил, что они заменяют ему Библию и календарь (туз – Бог, тройка – Святая Троица, шестерка – шесть дней творения мира, восьмерка – восемь человек, спасшихся от потопа, десятка – десять заповедей, масти – времена года, очки – дни в году и тому подобное)[516]. В большинстве же случаев игра оставалась дополнительным сюжетом или второстепенным эпизодом. В некоторых сказках колода карт не всегда присутствовала среди волшебных предметов[517], а карта, спрятанная в какое-либо вместилище и вызывающая духов-помощников, была не чем иным, как несколько видоизмененным мотивом чудесного ларца, табакерки или сумы[518].

Фольклорная жанровая система одним из своих источников имеет тотемистические представления: «…многоликость персонажей и связанных с ними функций – результат многократно происходивших дифференциаций, отпочкований, разветвлений и трансформаций некогда единого синкретического по своему составу образа мифического предка-родоначальника»[519]. Исходя из исследования генезиса сказочных мотивов, предпринятого В.Я. Проппом, образы игрока, карточной игры и самих игральных карт, как их