Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

Крестьянин, выходящий «на линию» приказчика, а затем и купца, ориентировался уже не просто на городские порядки, а на более привлекательные образы дворянина и купца. «Вместе с пинжаками, дипломатами [верхнее платье], картами и другими внешними признаками привилегированных людей вторглись в этот мир и танцы, и музыка, а по части съестной и говорить нечего: портвейн, херес, мадера, сыр, сиги копченые, маринованная корюшка, шоколад, апельсины, пунш, ром, ветчина, сардинки – и несть числа и меры всему благородству, которое вломилось сюда, и все это в широких размерах истребляется на балах»[460].

Персонаж очерка С.В. Максимова, став крупным столичным подрядчиком, «сшил себе до пят синюю суконную сибирку, завел пестрый бархатный жилет, шляпу, хотя и порыжелую, но все-таки пуховую и круглую, часы серебряные луковицей, при длинной бисерной цепочке; на руки счел за нужное натягивать перчатки, сначала нитяные, а потом и замшевые…». Он любил ввернуть в свою речь книжные и иностранные слова, «вовсе не понимая их настоящего смысла, но самодовольно гордясь завидным преимуществом столичного человека и притом грамотного». Квартиру он обставил приличной мебелью, среди которой был и «ломберный стол с выгнившим сукном и покоробившейся половинкой крышки и с поломанными двумя задними ножками»[461]. Этот предмет, появившийся в XVIII веке при елизаветинском дворе, был необходим хозяину не для игры, но для почета, как входящий в «джентльменский набор» состоятельного городского человека.

В романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» (1871–1874) присутствует замечательный диалог между скороспелым купцом Алексеем Лохматым и опытным маклером Олисовым, объясняющим, что значит принадлежать к этому сословию и в каких «университетах» можно поучиться науке «политичного обхождения»:

«– По-крестьянскому ходить теперь вам не приходится… Наденьте-ка хороший сюртук, да лаковые сапоги, да модную шляпу либо фуражку – совсем другое уваженье к вам будет… Вам бы модных словец по-учить, чтоб разговаривать политичнее… В трактиры почаще ходите, в те, куда хорошие купцы собираются, слушайте, как они меж себя разговаривают, да помаленьку и перенимайте… А еще лучше, в коммерческий клуб ходите… Хотите, я вас гостем туда запишу?

– Что ж это такое? – спросил Алексей. – Трактир, что ли, такой?..

– Нет, не трактир, – улыбаясь, сказал ему маклер. – Это такое место, куда по вечерам сбираются купцы меж собой побеседовать и повеселиться, самые первостатейные там бывают и господа тоже. В карты играют… Умеете ли в карты-то?

– Игрывал, – отозвался Алексей.

– В какие игры? – спросил маклер.

– В хлюсты, в носки… В три листика еще, – ответил Алексей.

– Ну, эти игры там не годятся, про них и не поминайте – не то как раз осмеют… – сказал маклер. – Другие надобно знать… Да я обучу вас по времени»[462].

Карточная игра для поднимающихся по социальной лестнице становилась важнейшим элементом успешной карьеры и свидетельствовала о принадлежности к высшим слоям общества. Главного героя рассказа Ф.М. Решетникова «Внучкин» (1866) игра в карты сопровождала по всему жизненному пути. Начав с мелкого пароходного служащего на сельской пристани, Внучкин играл в трынку со своими сослуживцами. Перебравшись в город, он играл в преферанс с конторщиком, смотрителем пристани и другими господами, когда принимал их у себя. Карты помогали ему сходиться со служащими конкурирующих компаний и собирать необходимые сведения. После того, как он записался в купцы третьей гильдии и стал управля-ющим одной из крупных пароходных компаний, необходимость устраивать карточные вечера с партнерами по делу и по игре стала еще более очевидной: «…ни одного праздника не проходило без того, чтобы у него не собирались тузы города и не играли у него в карты». Внезапно затосковав по деревенской жизни и жене, Внучкин приехал в родную деревню, где тоска быстро развеялась. «День в селе больно длинен показался Василью Сидорычу. К крестьянам ему идти стыдно было, с писарем и прочими знаться не хотелось». Единственно достойным собеседником стал становой, у которого пароходный подрядчик провел ночь за картами, чтобы скоротать время до отъезда из ставшей чужой малой родины[463].

Таким образом, благодаря соответствующим примерам из жизни высшего общества понятие «образование» связывалось не с высоким интеллектуальным уровнем и служением отечеству, а с приобщением к материально обеспеченной и вольной жизни. «Дед, отец копят деньги, скопят капитал, большие дела заведут, миллионами зачнут ворочать, а ученый сынок в карты их проиграет, на шампанском с гуляками пропьет, комедиянткам расшвыряет, аль на балы да на вечеринки… Много купецкой молодежи промоталось, много и совсем сгинуло, – а все отчего?.. Все от ученья, все моды проклятые, все оттого, что за господами пошли тянуться, им захотели в версту стать», – излагал свое мировоззрение кожевенник Красильников в одноименном рассказе Мельникова-Печерского[464].

Процесс приобщения неофитов из крестьянской среды к карточной игре, развращающие последствия как выигрыша, так и проигрыша, роль в этом процессе маргиналов наблюдал Г.И. Успенский в одном из своих путешествий по Каме. Этот эпизод очень подробно и выразительно был им описан в рассказе «Верзило» (1884), в котором шайка мошенников инсценировала на пароходе случайную игру «по маленькой». С целью спровоцировать кого-нибудь из пассажиров один из мошенников на виду у зрителей проигрывает другому десять рублей. «Публика, собравшаяся вокруг игроков, была сразу в высшей степени заинтересована этим эпизодом; в большинстве это был народ серый, бедный, трудом наживавший деньгу и, очевидно, в большинстве только теперь знакомившийся с каким-то новым, мгновенным способом наживы… В числе зрителей этой игры обратила мое внимание фигура одного крестьянина: это был пароходный рабочий в картузе с медным ярлыком; роста он был огромного и – как часто это бывает у сильных людей – лицом походил па ребенка; самое детское, простодушное выражение лица было у него. Он подошел к группе играющих довольно давно и сначала был совершенно равнодушным зрителем; по его лицу было видно, что “в этих делах” он ровно ничего не понимает, что это его даже и не интересует, но после эпизода с десятью рублями что-то как будто проснулось в его сонных, спокойных, как стоячая вода, глазах… Возбуждение жадности к деньгам, которые в виде “рублевок”, “трешниц”, “медяков”, мелочи кучей лежали на полу, на глазах всех, переходя от одного игрока к другому, было необыкновенно сильно… Жар какой-то валил от его огромного тела, все лицо содрогалось, и глаза прыгали между вытаращенными веками; огромная трясущаяся рука то вытаскивала из кармана замшевый кошелек, крепко сжимая его в руке, то пыталась отворотить его, но опять прятала и опять вынимала. Наконец парень не выдержал, отчаянным жестом раздвинул толпу, присел к игрокам и, весь бледный, трясущийся, принял участие в