Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

своего «нравственного падения» избыток «воли» и денег: «Я вот попробовал от крестьянства отбиться – чуть было не опился… я как позабыл крестьянство-то, от трудов крестьянских освободился, стал на воле жить, так и деньги-то мне стали все одно что щепки… Только и думаешь, куда бы девать, и кроме как кабака ничего не придумаешь…»[441].

И дело здесь не только в низком культурном уровне, но и в существовании в обществе праздного класса, демонстрирующего примеры «благопристойной», «почтенной» жизни и явно отличающегося перепотреблением на фоне других сословий. Дворянская культура – это культура праздничных форм поведения, перенесенных в повседневность. С крестьянской точки зрения, дворяне проживали в своеобразном раю на земле: «Жизнь боярина, что твой рай, // То и дело, что гуляй, // В клуб, на бал, в театр катайся, // Или дома забавляйся»[442].

В Европе идеал труда, выработанный у крестьянства естественной природной необходимостью, был подкреплен и узаконен протестантизмом, который объ-явил труд сверхценностью, долгом для каждого человека, главной добродетелью для всех слоев общества. Поэтому когда начался процесс урбанизации, умножилось материальное окружение, возрос уровень благосостояния, крестьяне и горожане продолжали вести умеренный образ жизни, поскольку он являлся общепринятым и был санкционирован религией. «Религиозная мотивация со временем отмерла, но созданный ею стиль жизни сохранился, поскольку оказался практичным»[443]. Н.М. Карамзин, побывав в 1789–1790 годах в Швейцарии, был удивлен, что между крестьянами бернского кантона были такие, которые имели по 50 тысяч рублей капитала, однако же одевались очень просто. Жизнь в Цюрихе, Лозанне, Женеве подчинялась трудовому распорядку, в одежде, во внутреннем убранстве домов «все просто и хорошо», а в карты либо вовсе не играли, либо проигрывали в вист не более двух-трех рублей.

В России же, в высших слоях общества, не произошла переоценка ценности труда и досуга на уровне поведенческих стереотипов. Ценность релаксационных установок была выше утилитарной деятельности, которая связывалась с неблагородными сословиями.

Дворянство сохранило свое политическое господство и господство своего образа жизни, поэтому когда крестьянин пошел в город, его трудовой идеал претерпел существенные изменения под влиянием праздного идеала. В выборе брачного партнера, пусть даже и в мыслимой реальности, сельские модницы мечтали отнюдь не о своем брате-крестьянине: «Рядом с неотразимо-пленительными молодцами в золотых перстнях и в бело-розовых фрачных рубашках, деревенских красавиц обольщают в новейшей песне офицеры, юнкера, капитаны, майоры, штаб-писари, уланы, подьячие, писаря, дворяне, графы и тому подобные представители интеллигенции. Увлекаясь такими благородными и чиновными особами, девушки имеют в виду почет, деньги и вольную светскую жизнь на господскую ногу»[444]. «Благородный» штосс, которому отдавали дань Пушкин и Лермонтов, в конце XIX века превратился в обычную «ярмарочную» игру: «Карты как-то раскладываются попеременно направо и налево, в роде пасьянса»[445].

Лишившись своей земледельческой опоры, крестьянин обретал новые жизненные ориентиры в вышестоящих слоях, в большинстве своем отнюдь не отличавшихся высокими интеллектуальными и духовными потребностями. Добившись возможности жить «по-барски», крестьянин не находил в барской жизни ничего, кроме воспроизводства все тех же «удовольствий», которые были свойственны его недавним хозяевам. Г.И. Успенский в поездках по Новгородской и Самарской губерниям в 1878–1879 годах обнаружил характерный экземпляр такого «нового барина», ослабшего от жизни «на барскую ногу»: «“Отцапал” (собственное выражение гиганта) он имение и зажил по-барски… но, увы! нет у нас особенных форм барской жизни. Ешь, пей, блуди: вот и все, что могли рекомендовать новому барину его предшественники. Как мужик, кулаком выбившийся в люди, он никоим образом не мог развлекаться вольтерьянством или “пленной мысли раздраженьем”… Задача великана состояла в том, чтобы жить в свое удовольствие, для себя и притом не по-мужицки… Мгновенно идея великана была понята: дом наполнился знатоками немужицкого препровождения времени, и в пять лет, по его собственному выражению, он “проел” все имение… Парадная зала как нельзя лучше рисовала этих новых “людей своего удовольствия”. Весь пол, выкрашенный когда-то масляной краской, был изожжен окурками папирос и сигар, очевидно в изобилии усеивавших пол четырехугольниками, свидетельствовавшими о карточных или питейных столах. К изображениям амуров и психэ прибавились изображения того же направления, но попроще выражавшие мысль»[446].

Кутилы из народа своими бесшабашными тратами и разгулом, сами того не осознавая, воспроизводили былые «затеи» своих «классовых антагонистов». Еще один характерный пример встречаем у М.И. Орфанова, который на пути из Читы в Верхнеудинск наблюдал «выход с приисков» рабочих, на полгода оставивших свою семью и пашню ради заработков. Появление первых из них можно было узнать «по необычайному шуму и гулу на улице… звук бабьих песен, гармоник, гиканье ямщиков на бесчисленных, казалось, тройках, крики “ура” где-то у кабака – все это сливалось, именно, в какой-то гул… Ведь у самого бедного рабочего всё рублей 50 есть!..

Вот, например, идет один, громадного роста, молодой парень в плисовой поддевке, таких же шароварах, необъятной ширины и длины, так что, будучи заправлены в сапоги, они все-таки спускаются, волочась по грязной улице, и подпоясанный, вместо пояса, громадной ковровой шалью. Пола поддевки почти оторвана; рубаха красная, кумачная, вышитая, тоже разорвана на груди до самого пояса. Это сделано им нарочно, для форсу; знай, мол, наших! Что нам, к примеру, одежа? Мы и опять в состоянии завести ее, сколько хошь.

За ним шла гурьба девок и ребятишек. Одна из девок шла рядом с ним и несла его гармонику; у других были на руках: у кого бутылки с ратафией [“вкус ее отвратителен”, зато она вдвое дороже обычной водки], у кого закуски, сладости…

Шаль постлали около бревен; сам он сел на бревно, а ноги поставил на шаль.

– Ну, кто там? Живо! Угощай всех вином! Кто не выпьет – того вон!.. Ежели вам по бутылке на рыло – довольно будет?

– Как не довольно! Покорнейше благодарим…

– Ну, так и получайте, – и, с этими словами, обе бутылки полетели в стену избы и, конечно, разбились вдребезги. – Коли так распоряжаемся, значит, у нас и на вас хватит.

Часа три пьянствовал здесь несчастный; толпа постепенно увеличивалась, присоединилось еще несколько человек рабочих, таких же пьяных; вино уничтожалось с поразительной быстротой… Началась игра в орлянку; несколько джентльменов дуются в стуколку; тут же на бревнах девки, тоже выпившие, заголосили песни, гармоника им подыгрывала. Шум, гвалт невообразимые!..

Спустя несколько времени появляется тройка… Лошади убраны все в лентах и бубенчиках… пьяные до безумия, с песнями, гиканьем и свистом, летят стремглав по улице за селение, где, вероятно, и покончат грубой оргией свой загул»[447].

Данное описание – это, по сути, барский выход, помещичий бал XVIII века. В историческом