Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

Если для дворянства карточная игра – это элемент светского образа жизни, то в среде простого народа это одно из занятий природных духов. В быличках и бывальщинах миграция животных объяснялась тем, что один леший или водяной проигрывал их в карты более могущественному соседу: «Лешие на крыс и зайцев играют в карты, все равно как мы на деньги»[487]; «Лесовые и водяные пьют водку, играют в карты без крестов (трефей) и один другому проигрывают свое имущество: оттого-то в ином месте бывает много рыбы, а в другом ничего…»[488]. Жители Олонецкой губернии связывали такое природное явление, как «исчезающие озера», с тем, что правитель одного из мелких озер проигрывал в кости воду, рыбу и себя самого водяному более крупного Онежского озера[489]. Согласно показаниям местного населения, в 1859 году «русские лешие вели азартную игру на смерть с сибирскими целой артелью. Победа осталась на стороне первых: побежденные сибиряки гнали из своей тайги свой проигрыш через Тобольск на Уральские горы… До большой игры лешие ежегодно ведут малые ставки между собою, с ближайшими соседями и перегоняют зайцев и белок из колка в колок [из рощи в рощу] почти ежедневно»[490]. В двух сказочных текстах имеются упоминания о том, что Бог играет в карты с учениками»[491] или с апостолом Петром[492]. Конечно, число сюжетов, где в качестве игроков выступает нечистая сила, несоизмеримо больше, однако это показательно для характеристики народного православия, в котором и «крестная» и «нечистая» силы выступали как равновеликие персонажи, измеряемые в «сниженных», бытовых категориях.

Дж. Фрэзер в своем классическом исследовании магии и религии отмечал, что первобытные представления, «какими бы абсурдными они нам ни казались, в свое время были самыми привычными догматами»[493]. Для человека первобытности тотемные и действительные предки-родоначальники, находившиеся в потустороннем мире, откуда происходили все начала мира посюстороннего, выступали как незримые покровители жизненно важных сфер деятельности. Символическое воздействие на мир мертвых или пребывание в нем во время инициации приобщало человека к этой магической силе, наличием которой (а не личными качествами) объяснялся успех в различных начинаниях[494].

Эти представления унаследовало и трансформировало народное православие. Первопредки переосмыслились как лешие, водяные, домовые и другие «духи», а также как персонажи более высокого уровня – всемогущий Бог и святые-покровители. Расположением этих представителей иного мира необходимо было заручиться непосредственно или при помощи посредника – колдуна или священника, «как своего рода колдуна, знающегося с могущественными силами»[495]. В отличие от официального православия, для которого была характерна оппозиция «чистое»/«нечистое», в бытовом православии, наследовавшем черты архаического мышления, мир разделялся на «свое» и «чужое»[496]. При этом чужое могло быть «заряжено как благом, так и деструктивными тенденциями»[497]. В практической жизни в выборе способа влияния на потусторонний, «чужой» мир, а следовательно, и на окружающую, «свою» действительность крестьянин делал акцент не на понятии «божественности» или «нечистоты», а на понятии «силы» и степени ее могущества. «Народное сознание, прочно связывая колдовство и многие магические действия с чертом, сатаной, не знает тем не менее категорического однозначного осуждения этих действий, требуемого церковью… Хорошо известно применение «божественных» формул против «бесовских»: своеобразная попытка противопоставить «крестную» магию «нечистой силе» и порче. Наряду с этим в народной магии широко применяется и «бесовская» магия против «нечистой» же силы. Магические средства от порчи часто включают в себя христианские, церковные символы – крест, крестное знамение»[498].

За поддержкой сверхъестественных сил отправлялись в церковь, на пасхальную службу, вор и игрок. Воскрешение умершего Христа – это один из самых сакральных моментов года, сочетавший в себе христианскую идею о торжестве сил добра над силами зла и языческий культ предков – поминальные трапезы на могилах родителей, возможность повидаться с умершими родственниками и спросить у них совета[499]. Такая концентрация магической силы использовалась вором и игроком для того, чтобы на весь год обес-печить себе удачу. Связь похищения или выигрыша с удачей для человека с традиционным типом мышления была более реалистична, чем с конкретными воровскими или шулерскими приемами. Даже для современных преступников в совершении преступления или выборе лидера актуальным остается понятие «фарта» и связанных с ним суеверий. Удача – частое наличие подходящих случайностей. Для вора они создавались человеческой небрежностью и рассеянностью – незапертая дверь, кошелек в наружном кармане, оставленный без присмотра товар и так далее, а для игрока в азартные игры – комбинациями карт, произвольно получаемых из колоды, или той же невнимательностью партнера.

Сделать такие благоприятные обстоятельства постоянными, то есть приобрести власть над случаем, возможно было только апеллируя к сверхъестественным силам, к ведению которых человеческое сознание с древнейших времен относит сферу случайного. При этом неважным представлялась действительная связь между подобным воздействием и выигрышем: «Для архетипического человека несущественно проверять истинность правила на опыте… Более того, опыт может не совпадать с правилом, даже противоречить ему, но не опровергнуть правило… Здесь, если ложка, оставленная в горшке, вызовет бессонницу [читай: выиграют “волшебные карты”] в отношении 1:10, случайными будут 10 случаев «непопадания», а правило останется неоспоримым»[500].

В церкви вор и игрок демонстрировали антиповедение, то есть «обратное, перевернутое, опрокинутое поведение»[501], нарушающее установленные церковью нормы. В этом антиповедении обнаруживается переосмысление ранних представлений о посвящаемом, который, временно находясь в ином пространстве, становился невидимым для окружающих[502] (отсюда и желание «сделаться настоящим невидимкой и все доставать») и мог нарушать обычные нормы. Например, совершать ритуальное воровство, тем самым доказывая, что успешно прошел обряд инициации и приобрел необходимые для жизни в суровых природных условиях находчивость и ловкость[503]. Во многих традиционных культурах умелое воровство долгое время считалось особой доблестью. Публицист и этнограф М.Д. Чулков в «Словаре русских суеверий» писал: «У всех диких народов, кроме камчадалов, воровство похвально и наказывается жестоко, но не за кражу, а за неумение»[504]. В древнерусском обществе воровство не осуждалось, если совершалось настолько искусно, что не давало повода для обвинения[505]. Говоря «игрок кум вору», народная молва подразумевала не только нечестность их занятий, но и типологическое сходство в использовании магических ритуалов в сакральном пространстве и времени для «перевода» на себя или свой инвентарь сил потустороннего мира, дающих вечное нетрудовое изобилие.

Кощунственное пародирование самых важных и священных для христианина слов «Иисус воскресе» сугубо прагматичным заклинанием («Карты здеся») воспринималось как святотатство (воровство святой силы), требовавшее покаяния. Вероятно, не каждый добропорядочный верующий решился бы на подобную