Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

же силу имеет океан при волнении! – восторженно воскликнул Рудаков за обедом в кают-компании. – Если бы можно было собрать её к единому месту, то сколь полезного можно было бы сотворить! Всё бы в мире двигалось сей силой и ещё бы осталось.

– Вы хорошо приметили океанову силу во время волнения, – сказал Головнин. – А я приметил иное.

– А что такое, Василий Михайлович?

– А то, – отвечал тот, – что, при всех своих добрых качествах, наша «Диана» в самую лучшую погоду, при полных парусах, не может идти более восьми узлов[76]. Это самый наш большой ход, господа, мы должны сие помнить.

Перед вечером увидели двух огромных черепах. Наслаждаясь солнечной погодой, они спали на воде. Спустили шлюпку, в которую сели матрос Шкаев и Тихон. К одной черепахе они подобрались бесшумно. Она так крепко спала, что не слышала, как подплыли охотники, и им удалось, подхватив черепаху под панцырь, перевалить её в лодку, как огромное колесо.

«Диана» между тем, не успев убавить паруса, ушла далеко вперёд.

Увидев это, Тишка решил, что корабль уходит, бросив его на произвол судьбы среди этой чуждой ему бездонной синей хляби, сулившей погибель.

И Тишка, который, бахвалясь, собирался обратать океан, как гульёнковского Орлика, вдруг поднял такой вопль, что голос его был услышан на шлюпе, уже замедлявшем ход. Вторая черепаха, всё ещё крепко спавшая на воде, проснулась от Тишкиного крика и скрылась в глубине океана.

Тишка грёб изо всех сил, стараясь догнать корабль, забыв о черепахах и не обращая внимания на матроса Шкаева, спокойно сидевшего на корме и молча ухмылявшегося.

Охотников за черепахами подняли на борт, и Головнин строго спросил Тишку:

– Ты чего орал на весь океан?

– Испугался, батюшка Василий Михайлович, – отвечал Тишка чистосердечно. – Думал, уйдёшь ты от меня, оставишь пропадать тут нас со Шкаевым.

Никогда ещё Тишка, да и вся команда не видели капитана в таком гневе.

– Да как же ты смел подумать! – набросился он при всех на Тихона. – Как ты смел, глупец, помыслить хоть единожды, что твой командир может тебя бросить среди океана! Знай же, как знает каждый на моём корабле, что не может сего быть никогда. На сутки под арест! Посиди в карцере, поразмысли о своём глупом малодушии.

– Прости, батюшка Василий Михайлович, – повинился Тишка, глубоко раскаиваясь в своём страхе. – Каждый о своей жизни печалуется.

Тишка охотно отсидел положенное время. Но это было не единственное наказание для него. Его ждала и вторая неприятность: поев сваренного из черепахи супа, он заболел и несколько дней ходил скрючившись и держась за живот.

– Черепаха эта ещё, прости господи!.. – говорил он матросам. – Ежели бы мать узнала, что ел такое непотребство, то и за стол не пустила бы.

Головнин отправил Тишку к лекарю.

Лекарь Богдан Иванович, скучавший без пациентов, так как никто на шлюпе не болел, обрадовался Тишке необыкновенно, напоил его каким-то декоктом[77], каплями и хотел даже бросить кровь. Но Тихон отказался, боясь, как бы его немец не зарезал вовсе.

Тогда Богдан Иванович усадил его на койку у себя в каюте, дал ему, сверх всего прочего, рюмочку водки, настоенной на душистых кореньях, и начал рассказывать о своей семье. Он показал ему портреты своей жены Амальхен, своего сына Фрицхена и своих родственников до третьего колена. Тишке стало скучно, и он хотел уйти. Но лекарь не пускал его, продолжая рассказывать о своих родных, затем начал показывать всякие мелкие вещицы, которые ему были подарены перед отъездом: вышитую шёлком закладку для книги – от жены, зубочистку в бисерном футлярчике – от кого-то другого. Но тут Тишка уже не выдержал и, нарочно схватившись за живот, убежал на бак, где гардемарины Филатов и Якушкин забрасывали на ходу шлюпа удочки, пытаясь ловить рыбу.

– Кит слева по носу! – крикнул вдруг матрос, сидевший в смотровом гнезде на бушприте.

Действительно, в указанном направлении показался кит.

– А что ж это такое? – удивился Тихон.

И когда ему Филатов разъяснил, что это огромное животное, которое тоже можно поймать, он сказал:

– Нет, брат, более Тишку и жомкой[78] на лодку не заманишь. Такой и с лодкой слопает.

Однажды на рассвете открылся остров Порто-Санто.

Отсюда Головнин решил держать курс прямо на восток, на оконечность острова Мадейры, а оттуда к Канарским островам.

Но, торопясь выйти из области переменных ветров, он положил не заходить не только на Мадейру, а и на Канарские острова, хотя там предполагалось взять запас виноградного вина для команды, и идти прямо к берегам Бразилии.

Тропик Рака прошли поутру 23 ноября.

Переход был скучный. Нелюдимый мичман Мур просидел всё время в каюте, и даже всегда восторженный Рудаков в свободные от вахты часы молча стоял на корме, наблюдая за летучими рыбами, которые стайками шныряли над поверхностью воды.

Но скоро плавание стало снова беспокойным: начались быстро менявшиеся ветры, и это заставляло каждый час менять курс и ворочать паруса. Третью ночь гремели грозы, лил дождь. Тучи предвещали бурю.

Головнин держал команду всё время наготове у парусов. Люди по суткам не меняли мокрой одежды, и когда всходило солнце, от них шёл пар.

Затем наступила мучительная жара.

– У нас об эту пору рождественские морозы стоят, – говорили матросы. – Тринадцать дён, братцы, толчея валяет с боку на бок, с носа на корму, как баба тесто.

Казалось, что всё бежит от такого климата: птиц почти не было видно, а из рыб поймали с кормы на крюк одну акулу весом более двух пудов. От постоянной сырости всё кожаное на шлюпе зацвело, платье и бельё намокло, металлические вещи начали ржаветь.

– Ну и сторонка! – жаловался Тишка Головнину, не зная, куда укрыться от жары. – А у нас в Гульёнках теперь на ледышках с гор катаются. И куда это мы с тобою, батюшка Василий Михайлович, заблудили? В ту ли сторону мы попали, куда с твоею милостью на дощанике плыть собирались?..

Головнин только рассмеялся в ответ.

Глава 6

Под звёздами экватора

«Диана» приближалась к экватору.

Есть в жизни каждого мореходца, будь то простой матрос, или молодой мичман, или даже сам капитан, совершающий уже не в первый раз своё дальнее плавание, торжественные минуты, которые наполняют сердце волнением, знакомым только морякам.

Это минуты, когда, покидая берег, каждый из них глядит на него в последний раз, это минуты, когда он снова ступает на землю и идёт в свой дом, ещё не зная, найдёт ли там по-прежнему свою жену и детей. Это