Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Головнин был рад, и радость эта светилась на его утомлённом лице. Ему захотелось шутить. И, заметив вывернувшегося откуда-то Тишку, он спросил его:

– Ну что, Тихон, привыкаешь? Тишка встал во фронт и бодро, даже весело отрапортовал:

– Как есть, уж привык, Василий Михайлович.

– Воды не боишься?

– Никак нет. В первый день только побаивался. А сейчас обтерпелся.

– От качки в дрейф не ложишься? Сегодня ночью порядком на якоре подкачивало.

– Никак нет. Спал в койке так, ровно родная мать в коляске качала.

– Чарку пьёшь?

Тишка нисколько не сконфузился и поспешно ответил:

– По положению, как требуется от матроса.

– Быстро ты вошёл в свою роль, – засмеялся Головнин. – Куда бежишь-то?

– Мичман Рудаков послал за бом-брамселем[70].

– Ну ладно, иди, – сказал Головнин.

Тишка сделал полуоборот направо и побежал рысцой исполнять приказание своего унтер-офицера.

Подошёл мичман Мур.

– Вы что, Фёдор Фёдорович? – спросил Головнин нарочито мягким тоном, стараясь приручить к себе диковатого и немного мрачного мичмана, внешне очень представительного, красивого, статного офицера с прекрасной военной выправкой.

– Желаю заявить вам, господин командир шлюпа, небольшую претензию, – становясь во фронт, начал он на очень чистом и твёрдом русском языке, как обычно говорят выросшие в России иностранцы. – Ласкаю себя надеждой на ваше благоснисходительство.

– Говорите, – сказал Василий Михайлович.

– Андрей Степанович Хлебников занял мою каюту.

– Позовите его сюда.

Через минуту штурманский помощник Хлебников стоял перед Головниным.

Этот молодой офицер являл собою прямую противоположность Муру. У него было открытое лицо и ясный взгляд весёлых светлых глаз.

Василий Михайлович молча взглянул на продолжавшего стоять рядом с ним Рикорда, как бы предлагая ему принять участие в предстоящей беседе и спросил Хлебникова:

– Что тут между вами проистекло? Вот Фёдор Фёдорович сказывает, что вы захватили его каюту.

– Сия каюта, – охотно отвечал Хлебников, – прежде назначалась для Фёдора Фёдоровича, но после Пётр Иванович отдал её мне, поелику у меня хранятся астрономические инструменты и хронометры. Эта каюта лучше защищена от воды и зело светла.

– Истинно так, – подтвердил Рикорд. – Сия каюта будет самая сухая на всём корабле. В неё морская вода попасть не может. В рассуждение этого я и отвёл её для штурмана.

– Но если разрешите, то я её уступлю, – заметил Хлебников, глядя на Рикорда.

– Что скажешь, Пётр? – спросил Головнин.

– Я бы стоял на том, что лучше каюты не менять, – отвечал Рикорд, – но ежели у нас из-за сего на корабле заводится первая ссора, то я уж подыщу для Андрея Степановича что-нибудь иное.

Головнин одобрил это решение.

– Нам нельзя ссориться. Мы идём в трудное и опасное плавание. Сие понуждает нас жить в дружбе, ибо в дружбе и единстве наша сила. Кто знает, сколько лет нам положено прожить вместе на нашем корабле, как на родном острову… А потому нам надлежит не только не склочиться, а, более того, помогать один другому, сколько хватит силы. Благодарствуйте, Андрей Степанович, – обратился он к Хлебникову, который теперь поспешил откланяться и тут же юркнул в люк, из которого только что появился.

Работы на шлюпе продолжались почти круглые сутки, благо это позволяли светлые ночи.

Головнин торопился выйти в море.

Шла погрузка последних партий провизии, дров, воды. Провиант для команды доставлялся самого высокого качества, по предписанию Адмиралтейств-коллегии. Но ни Головнин, ни Рикорд не пропускали ни одной бочки солонины или кислой капусты, ни одного мешка сухарей или муки без осмотра и пробы.

В первый же день, когда кок явился к старшему офицеру с пробой матросского обеда, Головнин сказал Рикорду:

– Вот что, Пётр. Отмени сей способ тарелочной пробы, хотя оный везде и ведётся. Спускайся-ка в камбуз да бери сам пробу изо всех котлов. Разве не можно сварить для тебя щи в особливом горшке? Команда у нас должна быть сытая, здоровая и весёлая. Сытые и весёлые люди в плавании не болеют и хорошо переносят все тяготы оного.

Когда погрузка была закончена, к борту шлюпа подошла портовая баржа под красным флажком. То подвезли порох для «Дианы». Его было много. Его отпустили вдвое больше, чем полагалось иметь в своей крюйт-камере четырнадцатипушечному шлюпу.

Погрузка пороха началась при выполнении всех установленных на сей предмет предосторожностей: все огни на судне были потушены, курить было запрещено, матросы, работавшие в крюйт-камере, ходили в мягких пампушах, чтобы от шарканья подбитого гвоздями сапога не вызвать искры.

На другой день Рикорд доложил командиру:

– Всё готово.

– Прикажи начать подвязку парусов, – отвечал Головнин. – Дождёмся попутного ветра – и в путь.

Наконец и паруса были подвязаны, и ветер задул попутный.

Капитан приказал построить команду на шканцах. Став перед строем, он сказал:

– Стараниями господ офицеров и трудами команды, не жалевшей сил, работавшей более двух месяцев не покладая рук, мы, наконец, готовы к выходу в море. Велик и тревожен путь плавания нашего. Мы пронесём наш российский флаг через все океаны мира, мы будем бросать якоря наши в портах всех частей света. Невелико наше судно. Труден будет наш путь, предстоят нам великие препятствия и происшествия, но то лишь должно закалять сердца наши, в коих да горит огонь рвения во славу и пользу нашего отечества. Слава сия должна гореть перед нами неугасимо, как горит над столичным градом великого государства нашего вон та золотая спица. – Он указал в сторону Петербурга. – На концах наших мачт мы уносим с собою блеск сей столичный. Да послужит он нам путеводной звездой! Поздравляю вас с великим походом. Ура!

Команда ответила дружным троекратным «ура».

Был поднят якорь. «Диана» оделась парусами и вышла в море.

Это было в четыре часа пополудни 25 июля 1807 года.

Глава 3

«Диана» идёт на запад

«Диана» шла на запад.

Беспокойно было на западе море. Беспокойно было в ту пору и на земле.

Наполеоновские войны потрясли всю Европу. Только на днях был заключён Тильзитский мир.

И в тот час, когда «Диана» вышла на морской простор, Василию Михайловичу не были ещё известны условия этого мира. Но в Кронштадте люди верные и сведущие говорили, будто Александр обещал Наполеону поддержку в войне против Англии, и что невеликое государство Дания, желавшая держаться в стороне от сих европейских дел, но от коей зависел свободный проход через Датские проливы, оказалась в весьма затруднительном положении.

Всё это вселяло беспокойство в сердце капитана, ибо впереди первыми предстояли датские берега и лежали моря, коими владела Британия.

И не только это беспокоило Василия Михайловича, но и