Смерть и креативный директор - Рина Осинкина

Коновалова, пришедшего к коллегам замолвить словечко за непутевую соседку и дочкину репетиторшу. Стыдоба. Да и будет ли хлопотать-то за нее, Коновалов этот?

– Да-да, конечно, – заторопилась Олеся. – Извините. Спасибо, что уделили мне время.

Она несла какую-то продиктованную деловым этикетом чушь, спасаясь дежурными фразами, которые в данной ситуации звучали донельзя нелепо.

Видимо, Беркутова что-то про нее поняла. Проговорила:

– Лариску кто-то вызвал из гостиной в холл. Я не видела, кто. Но по Ларкиному лицу было понятно, что ей подают знаки, и она в ответ слегка кивнула. С улыбочкой своей противной, самодовольной. И это был последний раз, когда я ее живую видела.

Олеся замерла на месте. Спросила взволнованно:

– Где была в это время Татьяна?

Ирина пожала плечами.

– Не знаю. А Ларка не сразу снялась с места. Она обожает… обожала, чтобы ее ждали. А когда поднялась с кресла и направилась не спеша к выходу, то Татьяна как раз вошла. Что-то они друг другу сказали. По лицу вашей сестры было ясно, что ей не понравилось услышанное, она опять схамила.

– И в полиции об этом знают?

– Знают. Но, видимо, их железную версию эта информация не нарушила. Когда из холла послышались голоса – Михеев спрашивал, где сейчас Виталий Родионов, а ему что-то говорили в ответ – Татьяна вышла из гостиной и направилась мужа искать. Нашла Лариску.

– Мертвую уже! – воскликнула Олеся.

Беркутова промолчала. Поколебавшись, добавила:

– Лариска вышла в шестнадцать минут седьмого в холл. Мне захотелось понаблюдать, надолго ли она уединится с тем, кто ее позвал – для этого я засекла время.

Олеся попыталась вспомнить, в котором часу, по словам Виталия, они с Михеевым в тренажерном зале собрались коньячок откушать. Не вспомнила, но не огорчилась – спросит у зятя сегодня же.

– Мы с Хохловыми и Валяевым у камина сидели, когда вопли услышали, и не сразу поняли, откуда они несутся. Я решила, что кто-то с крыши свалился, покалечился и орет – у Михеева зимний сад как раз над гостиной разбит, застекленный, естественно. А из него – выход на пожарную лестницу. Обежала вокруг дома – никого. Вернулась в дом, нашла всех на втором этаже возле Любашиного офиса. И смотрю – дверь на крышу приоткрыта и сквозит оттуда. В общем, понятно стало, отчего мне померещилось, что кто-то снаружи вопит. В зимнем саду акустика какая-то странная, не помещение, а звукоусилитель. Я обо всем этом в полиции рассказала, и не думаю, что это секрет, поэтому и вам рассказываю. А что касается вашей инициативы, уважаемая госпожам Петрова-Звягина, то я рекомендую вам не медля отнести футболку следователю. Пускай приобщит ее к делу. Или вы намерены посетить всех фигурантов, чтобы посмотреть, кто на эту улику как реагирует? Не советую. Рискованно. Если не сестра ваша убила Лариску, то – рискованно.

– Да, конечно, – несколько рассеянно и невпопад произнесла Олеся, занятая размышлением над внезапно появившимся вопросом. – А скажите, пожалуйста, Ирина Кирилловна, дверь в зимний сад так и осталась приоткрытой? Или кто-то ее притворил и запер? Если я правильно помню, на этой двери со стороны коридора засов имеется – красивый, из латуни или бронзы. В одном стиле со светильниками на стенах.

Беркутова произнесла с легким удивлением – а Олесе показалось, что и с налетом ревности:

– О, как много вы, оказывается, знаете об Аркашином особняке!.. Действительно, задвижка именно латунная. И действительно дверь притворили.

– Вы знаете – кто? – разволновалась Олеся. – Это же замечательно! Потому что тот, кто дверь прикрыл, и есть убийца! Помните, в одном старом фильме такой сюжет был: ограбили ювелирный магазин во время совещания персонала, а дверь в торговый зал оказалась закрытой, хотя не должна была. И преступника выявили, определив, кто эту дверь закрыл!

– Не понимаю, при чем тут дверь в Аркашину оранжерею? – раздраженно спросила Беркутова.

– Ну, что же тут непонятного?! Преступник заходил туда, чтобы орудие убийства спрятать. Вернувшись в коридор, дверь забыл запереть. А потом оплошность исправил незаметно – как ему показалось, что незаметно. Ведь вы же видели!

– Какое еще орудие! Что вы чушь несете! Утюгом пришибли Лариску, никакого другого орудия быть не может!

– Это неважно, неважно… Долго объяснять. Кто дверь запер, Ирина Кирилловна?

После минутной паузы Беркутова проговорила с полуулыбкой:

– Кто запер? Я и заперла.

Посетительница наконец ушла, оставив за собой легкий шлейф то ли белой акации, то ли персидской сирени. Запах цветочного парфюма Ирина не выносила. Придется проветривать.

Она подошла к окну, повернула рукоятку рамы. Потянув на себя створку, оставила щель в ладонь шириной, этого достаточно. Нет, мало. Распахнула створку настежь.

На улице дождик начал накрапывать. Если ее недавняя гостья без зонта, промокнет. Хотя она, может, на машине. Хотя, какая она гостья, если без приглашения.

И не звали, и не ждали.

Ирина Кирилловна угрюмо и бездумно стояла у оконного проема, подставляя пылающие щеки нежной октябрьской мороси.

Она помнила. Она ясно и отчетливо помнила, как смотрела с недоумением на эту бронированную створку, лязгающую о дверной косяк – тоже стальной, но стилизованный под лесной орех, в тон панелям коридора – выдвинутым язычком массивного латунного засова.

Помнила, как перехватила острый взгляд, брошенный в свою сторону. И как человек, внимательно на нее смотревший, плавно пересек ширину коридора.

Она вернулась к столу. Взяла мобильник, задумчиво постукала им по щеке. Отдернула, вспомнив, сколько вирусов, микробов и бактерий может содержать один квадратный сантиметр телефонной обложки. Дурацкая привычка. Нужно отвыкать.

– Это Беркутова, – произнесла она, набрав нужный номер. – Ко мне приходили… из органов. Только что. Спрашивали про дверь. Я сказала, что захлопнула ее сама.

Семёнов сидел на неудобном больничном стуле возле окна и тупо перелистывал новостную ленту Вконтакте, чувствуя себя полным и безнадежным придурком.

Но что он мог еще поделать? Чтобы в законодательном порядке осуществлять личную охрану свидетеля требуется его, свидетеля, заявление, либо решение судьи, либо начальника органа дознания или следователя. Девчонка, пребывающая в коме, ну никак не может заявить о своих претензиях на защиту, а все прочие возможности исключены, поскольку с какой стати. Разве она проходит по какому-то делу? Разве ей кто-то или что-то грозит, кроме того, что помрет, не приходя в сознание?

Но этот зараза – майор из службы собственной безопасности – за двадцать минут, проведенных ими в допросной, сумел испоганить безмятежный душевный настрой старшего опера. А как все хорошо шло!.. Мотив, возможность, орудие убийства – все в наличии. И алиби у прочих фигурантов – что немаловажно.

Но явился Коновалов и все