Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

Что это за деревянный скрип раздается? Ах да, это мой старательный смех.

– Кстати, – с трудом выговариваю я, – а ты случайно не говорил этому Исе обо мне?

– О тебе? Кажется, я что-то такое ляпнул… О том, что встретил очень красивую русскую девушку по имени Валентин, однако она натурально ушла у меня из рук. Потом выяснилось, что ее зовут Алена, а живет она в городе Сахалин. Иса долго смеялся, а потом сообщил мне, что такого города в России нет. Остров есть, а города нет.

– Врет твой Иса, – говорю я, сама не соображая, что. – Есть такой город!

– Не буду спорить, – покладисто соглашается Максвелл. – Вы это обсудите с Исой при встрече.

– При какой еще встрече?

– При личной, – жизнерадостно сообщает Максвелл. – Мы приехали в Мулян все втроем. Я, Жильбер и Иса. Только, я тебя умоляю, не говори ему ни о Лоре, ни о том, что его ребенок попал к Жани! Он до сих пор не знает, что был ребенок, сын. У меня такое ощущение, что у кавказцев существуют очень твердые принципы на сей счет. И если он узнает о сыне, то захочет забрать его у Жани. Может быть, решит на родину отправить, но ты согласна, что ребенку, уж наверное, лучше будет в деревне бургундской, чем в каком-нибудь ауле, или как там у них называются деревни? Стойбища?

Стойбищами, вспоминаю я, называются деревни у нивхов. Нивхи живут на Сахалине. Который остров, а не город…

А говорят, бомба два раза в одну воронку не падает!

Падает. Но если так… если следовать логике бомбы, то жертва, которая выскочила из этой воронки однажды, может выскочить и второй раз?

Только надо выскакивать поскорее!

– Ладно, бог с ним, с твоим террористом, – говорю я. Трудно судить, достаточно ли равнодушно звучит мой голос, ведь у меня внутри все словно бы в узел завязано, в болезненный нервный узел. Но уж чем богаты, тем и рады, на большую степень притворства я не способна. – Давай лучше поговорим о картине Давида. По-моему, это гораздо более интересная тема.

– Давай лучше поговорим о нас с тобой. – Максвелл поворачивается на бок и обнимает меня так крепко, крепче некуда! – Это куда более интересная тема!

Еще пять минут назад я голосовала бы за это руками, ногами и всем телом! Но страх уже погасил во мне последний огонек желания. Ведь вполне возможен такой поворот событий: Жильбер и Иса забеспокоились, куда подевался их приятель, и приходят его искать…

– Послушай-ка, что мне в голову пришло! Ты говорил о трубах, о старых трубах… Вчера я осматривала погреб этого дома. Там в стенных нишах сложены винные старинные бутыли. Мне захотелось узнать, как выглядят эти ниши, я вытащила бутылки. Так вот, в одной лежала именно такая труба, о которой ты говорил! Она была как бы заложена за выступы камней. Я подумала, что это какая-то опора, а сейчас думаю: опора была бы вделана в стену. А эта труба лежала да и лежала себе. Пойдем посмотрим, а?

Максвелл поднимается на локте и смотрит на меня:

– Ого, да ты, как я посмотрю, прирожденная кладоискательница! Что и говорить, это дело затягивает, как омут. А может быть, сначала…

Нет. Если ты еще раз обнимешь меня, я уже не смогу от тебя уйти.

– Максвелл, пойдем! – Я вскакиваю и поскорей отворачиваюсь к своим раскиданным по полу одежкам – отворачиваюсь, чтобы не смотреть на него, не видеть, как он хочет меня.

Он не без некоторых усилий натягивает свои тугие джинсы и влазит в расшнурованные кроссовки.

– Ну, пошли быстро!

– Надень рубашку. В погребе холодно, – лепечу я вслед, словно заботливая супруга.

– Ничего, начнем бутылки перекладывать – живо согреемся, – буркает насупленный Максвелл. – Где ключ?

Снимаю с крючка ключик с надписью «Cave» и подаю ему. Максвелл не смотрит на меня – все еще обижен! – и не замечает, что я украдкой прихватываю со стула его джинсовую рубашку. В точности как заботливая супруга!

Мы проходим через кухню, за задний двор. Максвелл отпирает дверь этого пресловутого «cave», щелкает включателем и начинает спускаться так быстро, что я даже не успеваю поцеловать его на прощание, как собиралась.

– Ну, вижу три ниши, – недовольно сообщает он. – Которую я должен осмотреть?

– Вон ту, дальнюю, – кричу я. – Только вытаскивай бутылки осторожней, хорошо? А то Николь будет на меня сердиться.

Дожидаюсь, пока раздастся перезвон – Максвелл приступил к выгрузке бутылок, – потом кладу на ступеньку его джинсовую рубашку и выскальзываю за дверь. Осторожно, почти беззвучно закрываю ее – и так же осторожно поворачиваю ключ.

Хочу вытащить его – но не делаю этого. Вчера Жани оставила мне шанс. Оставлю и я шанс Максвеллу!

Рубашка, которая его согреет, ключ, который наведет Жильбера на его след, – это на одной чаше весов. На другой – мое предательство.

Смягчает ли мою вину то, что я спасаю свою жизнь? Не знаю. И не узнаю никогда. Ведь больше мы никогда не увидимся с Лотером-Филиппом-Максвеллом Ле-Труа, потомком адвоката Ле-Труа, дамским угодником, Королем старьевщиков и искателем кладов!

Тенью пролетаю через комнаты первого этажа и осторожно вглядываюсь сквозь запертые стеклянные двери, ведущие на террасу.

«Форд» Клоди стоит на своем обычном месте, на обочине, но самой хозяйки не видно. Она, конечно, дома, уж наверняка наговорилась с Жильбером! Видимо, наше с Максвеллом поведение было подвергнуто суровой критике!

Да и ладно, какое мне дело до правил хорошего тона этой бургундской деревушки! Меня гораздо больше волнует, удастся ли выбраться отсюда незамеченной. Я уже немного знаю окрестности и понимаю, что мне нужно добраться до Нуаера. Оттуда регулярно ходит автобус до станции в городке Монбар, в крайнем случае можно взять такси, а в Монбаре я сяду на скоростной поезд, идущий в Париж. Час езды – и я на месте. Может быть, повезет, и удастся улететь сегодня же в Россию. Почти все мои вещи так и остались на улице Друо, у Николь, но документы здесь, надо не забыть их.

Взлетаю на второй этаж, беру документы и собираю рюкзачок, с которым приехала сюда.

Оглядываюсь прощально. Прости меня, дом, простите, привидения, так и не удалось с вами познакомиться, а впрочем, мне и без привидений мороки хватает, с живыми людьми хлопот не оберешься!

Надо бы закрыть ставни, но я боюсь, что это привлечет внимание какого-нибудь случайного наблюдателя. Пусть приятели Максвелла пребывают в уверенности, что я по-прежнему в доме.

Теперь главное – незаметно выскользнуть вон. Самое милое дело, конечно, пробраться через задний двор, потом – через запущенный, похожий на джунгли сад, перелезть через ограду к церкви, а оттуда – огородами, огородами – и на дорогу в Арджен… то есть в Нуаер. Но загвоздка в том, что окна дома Жильбера выходят прямиком на этот самый задний двор и на сад Брюнов. Не ровен час…

Придется рисковать и уходить через парадный ход. Ничего, мне бы только спрыгнуть с крыльца, а там поверну за угол – и бегом через пустырь, на котором пасутся соседские овцы…

Молюсь, чтобы Клоди не вышла из дома. Молюсь, чтобы милашка Тедди спал, разморенный каникюль, и не бросился ко мне лизаться.

Зашнуровываю кроссовки, сую в рюкзак бутылку минералки, три яблока и половинку багета, который мне привез вчера обаятельный артизан-булочник. Так, не забыть деньги… Натягиваю поглубже каскетку с большим козырьком, выхожу вон. У меня нет времени даже дверь запереть! Здесь ключи такие громоздкие, ворочаются в замках медленно, со скрежетом… Ладно, может быть, Николь меня простит. Речь ведь идет о спасении моей жизни!

Сажусь на край каменной ограды террасы, перекидываю ноги и прыгаю на тротуар. Теперь – вперед. Только бы Тедди не бросился к забору! Его не видно – может, спит где-нибудь в холодке?

…Если бы я шла со стороны улицы, я бы его не заметила. От калитки его прикрывал куст азалий. И увидеть его можно было только со стороны того проулка, в который я метнулась было – и тут же словно приросла к земле.

Тедди лежит недалеко от ограды – лежит неподвижно…

Я внезапно стала ощущать себя чужой в Константинополе. А ведь мы здесь уже совсем было прижились. Всюду русские, русский язык, русские вывески, русские нравы…

Вообще, только русские создают в Константинополе городскую жизнь. Колонка «городской хроники» в газете моего мужа перенасыщена событиями. Ставятся спектакли, проходят литературные вечера, диспуты на тему: где бы был теперь Чехов, «у них» или «с нами»…

Русские завезли в Константинополь и свое поветрие: лотошные клубы. Их появилось свыше четырехсот. В среднем в день играло до двенадцати тысяч человек. Но слишком дорого стало ладить с полицией, направо и налево требовавшей взятки, и тогда два беженца решили открыть кафародом.

Это слово греческое, однако изобретение совершенно русское – тараканьи бега! Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих скакунов, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов держать значительно дешевле!