Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

– Ну, ты меня обижаешь, – говорит Максвелл и зачем-то проводит пальцем по моему уху, обрисовывая изгиб раковинки. Меня немедленно начинает бить дрожь. Отстраняюсь, чтобы он этого не почувствовал, но он прижимает меня чуть крепче.

– Извини, пожалуйста… – бормочу, слабо соображая, что именно изрекаю.

– За что ты извиняешься? – шепчет он мне в ухо, и я на краткий миг теряю сознание.

– Ну, ты же говорил, что я тебя хо…

Стоп! Я чуть не выдала свои самые темные мыслишки!

– В смысле, ты говорил, что я тебя обижаю…

– Конечно! Ты считаешь, что я бросил бы своего ребенка на произвол судьбы? Отдал в чужие руки?.. Нет, я не спал с Лорой. Терпеть не могу лесбиянок и даже бисексуалок, у меня к ним просто патологическое отвращение – как, впрочем, и к гомикам. Другое дело, что я не могу не быть галантным с женщиной – какой бы низкопробной шлюхой она ни считалась. Частенько дамы воспринимают мою галантность как поощрение к дальнейшим отношениям – но их ждет жестокое разочарование!

Он на миг умолкает, чтобы перевести дух, а я собираю остатки сил и гордости – и отстраняюсь от него. Чтобы, не дай бог, не решил, что я принадлежу к числу таких же легковерных дурочек!

Какие еще дальнейшие отношения могут быть между нами?! У нас чисто деловой разговор. Ну, дышит он мне в ухо, ну, привычка, видать, у него такая. Да и меня дрожь бьет исключительно потому, что я боюсь щекотки!

– Филипп – не мой сын, – продолжает Максвелл, задумчиво проводя кончиками пальцев по моей руке.

Да, я знаю, что некоторые люди даже при деловом разговоре не могут удержаться от лишних движений. Я тоже зачем-то поворачиваюсь к нему и легонько касаюсь его щеки. Но это просто так, совершенно незначащий жест.

– Другое дело, что да – я принимал участие в устройстве его судьбы. Собственно, он и назван Филиппом именно потому, что Жани хотела как-то выразить мне свою благодарность. Меня ведь зовут Лотер-Филипп-Максвелл. Сочетание дикое, да и Лотер-Филипп звучит слишком помпезно. Поэтому дома меня зовут Максвеллом – благодаря бабушке-англичанке. Но Филипп – вообще родовое имя Ле-Труа. Так звали одного моего очень далекого предка, незаконного сына графа Лотера Ле-Труа де Море, который был казнен республиканцами в 1790 году. Матерью моего предка была дочь садовника. Ее тоже казнили – за связь с аристо. Спасся только Филипп. Он вырос у старого слуги своего отца, потом женился на очень богатой вдове-буржуазке. То есть наш род не вполне аристократический, но все же старинный, и какие-то свои принципы о том, как надо воспитывать незаконных детей, мы соблюдаем. Это вовсе не значит, что у меня есть незаконные дети! – уточняет он, заглядывая мне в глаза. – Веришь?

Я киваю.

– А почему ты принимал участие в судьбе Филиппа?

– Потому что его отец – мой приятель. Нет, не так. Тут очень сложная цепочка отношений. Жильбер – корсиканец…

– Да, я знаю, мне говорила Клоди.

– Клоди?

– Ну да, та дама в длинном платье, которую ты мог видеть сегодня рядом с Жильбером.

– Ах вот это кто! – усмехается Максвелл. – Ну, ну, рассказывай. Что тебе еще говорила Клоди?

– Ну, что Жани тоже корсиканка, и они с Жильбером, судя по всему, любовники.

– Ну и дура эта твоя Клоди, – вдруг сердито говорит Максвелл. – Любовники! Скажет тоже! Жани – сестра одного человека, чье имя сейчас на слуху по всей Франции. Его зовут, вернее, звали Жан-Ги Сиз.

– А, который покончил с собой в тюрьме! – вспоминаю я.

Максвелл кивает:

– Таинственная история. Совершенно непонятно, почему он это сделал. Видишь ли, у них, у корсиканцев, существует строгая дисциплина в их «семье» – то есть в боевой группе. Они дают очень серьезные клятвы, для них вообще слово чести значит куда больше, чем для любого другого человека.

Мгновенно вспоминаю рассказ Проспера Мериме «Маттео Фальконе». Пожалуй, это все, что я знаю о кодексе чести корсиканцев. Но если он и по сей день такой, как у этого Маттео, убившего своего сына за то, что он выдал карабинерам разбойника Санпьеро, которому был дан приют в доме Фальконе, – это просто туши свет!

– В принципе, если «семья» считает, что жизнь какого-то ее члена становится опасна для общего дела, ему могут прислать нечто вроде «черной метки», коллективного приговора, – и это будет означать, что он обязан совершить самоубийство…

Так вот почему Иан Колона уверял, что не имеет отношения к самоубийству Сиза! Он ему никакой метки, видать, не посылал!

– Можно отказаться, конечно, – продолжает Максвелл, – но тогда или «семья» тебя рано или поздно достанет, или ты просто потеряешь среди корсиканцев право на звание человека. Может быть, эти нравы кому-то покажутся дикими. Но они существуют, с ними надо считаться. Так вот, Жану-Ги Сизу никто никакой «черной метки» не посылал. В этом публично клянется сам Иан Колона, а это человек серьезный. Более чем! Но вернемся к Жани. Итак, она сестра Жана-Ги Сиза. А Жильбер – его побратим. То есть она все равно что сестра Жильбера, понимаешь? Между ними не могло быть никаких других отношений, кроме дружеских. Он-то и свел ее в свое время со своим соседом Гийомом Феранде. И вообще, как мог, присматривал за ней. Однако у Жильбера был еще один побратим. Он не корсиканец и даже не француз. История их знакомства… ну, это не интересно.

Истинная правда. Мне вообще все это уже не слишком интересно. И я совершенно не понимаю, почему Максвелл так увлекся этим рассказом, что даже перестал меня гладить по руке! И по другим местам – тоже перестал.

– Короче говоря, этот парень год назад был во Франции и случайно познакомился с Лорой в моей мастерской. Я как раз заканчивал одну картину… Ты, видимо, знаешь, о чем речь. Наверняка Николь рассказала тебе о «Сафо и Фаоне»! У Лоры и этого парня завязались романтические отношения. Лора забеременела, но аборт делать не стала. И напрасно. Тот человек связан очень серьезными обязательствами, жениться он не может и не хочет. Родился ребенок. Поскольку Жильбер – побратим этого человека, а я чувствовал себя ответственным за Лору (ведь они познакомились у меня!), мы взяли на себя устройство судьбы малыша. Я заплатил Лоре очень хорошие деньги, но, такое впечатление, она осталась недовольна. Я не верю, что в ней взыграли какие-то материнские чувства. Скорее всего, явилась шантажировать Жани. Ко мне напрямую сунуться побоялась, знала, что я пошлю ее подальше, ну а если бы денег попросили Жани и Жильбер, я бы им не отказал.

– Почему?

– Потому что мы друзья с Жильбером. Очень давние друзья. К тому же у нас совместные деловые интересы, которыми мы оба дорожим. Он хоть и корсиканец, но крепко связан с цыганами, а именно они – крупные поставщики товара парижским антикварам. Ну, а Жани – все равно что сестра Жильбера, поэтому я и не мог бы отказать им в просьбе.

– Наверное, Лора крепко достала Жани, если та ее убила, – бормочу я, постепенно отвлекаясь от своих разнузданных сексуальных фантазий и обращаясь за спасением к логическому мышлению. Нет, в самом деле, столько открытий, что тут уж как бы не до секса!

– Думаю, ты правильно угадала, что именно она звонила Жильберу и просила его отыскать туфлю. Слава богу, что он – такое верное сердце. Да и знаешь, честно признаюсь: даже если Лору убила Жани, я ее понимаю. Она защищала себя и своего ребенка.

В этом мнении мы вполне совпадаем.

Ну что? Ответы на все вопросы получены, наша логика притихла, расследование типа закончено. Нам больше не о чем разговаривать? Он сейчас встанет и уйдет?

Ой, нет. Я не хочу, чтобы он уходил!

О чем бы его еще спросить? Не он ли запер меня в погребе? Нет, не он, если вчера был в Париже, это и ежу понятно. А, знаю! Знаю, о чем спросить!

– А скажи, что ты делал в сарае?

У него натурально отпадает челюсть:

– В каком сарае?

Вот артист! Врет и не краснеет! Да можно ли вообще верить хоть одному его слову?!

– В сарае Брюнов. Что ты там искал?

– А ты откуда знаешь?

– Я тебя в окошко видела.

– В какое еще окошко? В ту сторону выходит глухая стена дома!

– Не совсем глухая. Одно окно все же есть. Ванной комнаты.

– Но там никого не было, в том окне! Я бы увидел тебя, если бы ты высунулась! Ч-черт…

– Вот ты и попался! – хохочу я. – Я из окошка и не высовывалась. Я увидела твое отражение в стекле, а потом в кафельной стене.

– Слушай, все как в настоящем криминальном романе! – говорит Максвелл восхищенно. – Небось твоей Алене Дмитриефф такого не выдумать, а?! Я-то был уверен, что проскользнул совершенно незаметно. Жильбер уверил меня, что в доме никого нет.

– Так зачем ты лазил в сарай?!

– Я хотел осмотреть остов вашей кареты, – говорит Максвелл с самым невинным видом.

На какое-то мгновение мне кажется, что у него элементарно едет крыша. В карете едет!.. Потом я вспоминаю кучу железяк, стоящих в сарае. Да, в самом деле, это остов кареты. Ну и зачем Максвелл его осматривал?

– А, ну, понятно. Тебя, кажется, называют Королем старьевщиков? Решил прицениться – или просто примеривался, как ее выкатить половчее да понезаметнее?