Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тщательно одевшись, начистив до блеска туфли, я купил большой букет гортензий и астр, зная, как она любит эти цветы, и с волнением поехал к Аленушке. Дверь открыла ее сестра Ирина.
— Здравствуйте! Мы уже знакомы с вами, молодой человек. Вы отказались от моего чая. Убежали. Но сейчас не отпущу. Лена просила хоть силой, но удержать вас, Павел. Извольте дожидаться. Она скоро придет.
Я, насупившись, прошел за ней в скромно обставленную комнатку. В домике было две комнаты, кухня и крохотная стеклянная веранда. Девушка, усадив меня на стул, стала рассматривать, как невиданного зверя. Расспросила, где я работаю, где живу, сколько мне лет. Она обладала удивительной способностью слушать. За полчаса я рассказал ей все о себе. И странное дело! Под взглядом ее прозрачных глаз я почувствовал себя спокойнее.
Вскоре пришла Елена. Попив втроем чаю, мы с Аленкой затем вышли в садик на скамеечку.
После этого вечера я стал ежедневным гостем в маленьком домике гостеприимных сестер. И когда Аленушка робко предложила поселиться у них, я с радостью перебрался к ним, обосновавшись на застекленной веранде. Мы договорились о плате за веранду и за питание.
И мои деньги стали весьма весомым добавлением к скромному бюджету девушек. Мы стали жить словно брат и сестры. Мирно, согласно текли наши дни, но… В который уже раз мы до ночи сидели с Еленой на скамеечке и говорили все об одном и том же. Постепенно гасли огни в окнах домов. Незаметно стихали звуки большого города. Все меньше становилось прохожих. Только парочки шептались под шелест пальм, да бездомные безработные устраивались на ночлег в парке на скамейках. Желтые, красные и зеленые огни пароходов на рейде трепетными дорожками тянулись к берегу.
Замирала до утра и жизнь в порту. Город спал, а мы все не могли расстаться друг с другом. И я наконец решился сказать ей о главном:
— Аленушка, я хочу быть всегда с тобой. Мы поженимся и поедем в Россию, как только получим разрешение. Ты знаешь, как хорошо у нас на Смоленщине.
— Но это ведь фантастическая затея. Нам не дадут разрешения на выезд. И потом, как мы уедем, бросим домик, который вот-вот будет нашим. Кроме того, я родилась здесь.
— Не бойся, ты ведь будешь со мной, моей женой.
— Может быть, ты и прав. Во всяком случае, пока мы живем тут, стать мужем и женой невозможно.
— Но почему? Почему?
— Пойми, как только в ателье узнают, что я вышла замуж, меня уволят. Везде, по всему Сан-Франциско, замужних женщин в магазинах, в кафе, в ателье не держат. Кто выдумал такое правило, не знаю, но это так. А что я буду делать без работы? Посмотри, сколько девушек ходит в поисках места.
— Но я же буду трудиться… Хотя… — Я запнулся, вспомнив, как живут русские люди на чужбине, да и не только русские.
Аленушка устало трет рукой лоб. И я прибегаю к единственному и последнему аргументу — обращаюсь к ней с вопросом:
— Ты любишь меня?
— Люблю! Люблю! — чуть не кричит она, припадая ко мне. — Но пойми, нам не на что будет жить… Вот ты говоришь о России. Но как ты доберешься туда? Тем более со мной. Лучше оставь пока мечту о Родине! Может, и здесь наладится жизнь.
— Нет. Я должен быть на Родине. Должен! Не могу иначе.
Однажды я раньше времени закончил вахту. «Олимп» потушил котел и уткнулся тупым носом в причал. Работы на сегодня не было. Петр Иванович отпустил команду на берег, оставив только вахтенного матроса. Механик ковырялся в машине, что-то починяя. Изношенный механизм доживал свой век, и с каждым днем приближалось время ставить «Олимп» на вечный прикол.
Я скоро добрался домой. Аленушка еще не пришла с работы. Ирина была на своем постоянном месте, в кресле, возле окна. В последнее время она сильно недомогала, и это мешало ей готовиться к экзаменам. Об экзамене в домике говорили постоянно. Наконец-то девушка получит диплом и пойдет работать в школу. И тогда, возможно, легче станет жить. Ей обещали место в провинциальном городке, где-то за Сакраменто. И она жаждала этой перемены в своей жизни, потому что надеялась поправить свое здоровье в сельской местности.
На этот раз девушка показалась мне бледнее обычного. Казалось, Ирина так и застыла в неподвижности в своем кресле и сидит целую вечность, бесцельно глядя на пыльную улицу и осыпающиеся цветы в палисаднике.
— Алло, Павел! Что-то Елены нет. Обещала сегодня пораньше прийти, а вот нет…
Голос ее прерывался.
— Ты нездорова?
— Нет, просто устала. Скорее бы кончились экзамены. Скорее бы работать. Ты знаешь, Павлик, я хочу туда, где много-много зелени. Целыми бы днями бродила по лесу. Или по лугам. И чтобы птицы пели…
Голос ее вдруг опять пресекся. Она схватилась за живот и стала медленно сползать с кресла. Я успел подхватить ее. Она была удивительно легка.
— Опять приступ. Положи меня на кровать. Это сейчас пройдет. — Рот ее судорожно искривился, казалось, она заплачет.
Испуганно я уложил Ирину в ее комнатушке. Пожелтевшие листья клена заглядывали в окна. Застонав, она закрыла глаза. Лоб ее покрыла испарина.
— Выйди. Нет, сначала дай мне халатик. Переоденусь, Накрой ноги платком. Нет, не уходи. Побудь со мной.
Речь ее стала путаной и бессвязной.
Я совсем растерялся. Испуганно подал ей халат, укрыл ей ноги и, сев на низенькую скамеечку, взял ее беспомощные холодные руки.
— Может, вызвать врача?
Ирина слабо прошептала:
— Не надо, скоро пройдет. Не в первый раз. Сейчас пройдет. Согрей мне чаю.
Я поднялся, вышел в кухоньку, как вдруг раздался ужасный крик. Я кинулся обратно. Пытаясь сесть, Ирина упала на коврик перед кроватью.
