Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

— Будем знакомы, сударь. Нелаев Петр Иванович, владелец распрекрасного буксира «Олимп». Давно в этой стороне околачиваешься?

— Две недели во Фриско. А вообще полтора десятка лет.

— Да ну! Давненько оттуда. Но все-таки из самой Советской России?

— Оттуда, — вздохнул я.

Петр Иванович повесил китель на спинку стула и, подперев рукой щеку, облокотившись на стол, как-то жалостно улыбнулся. Я начал свой рассказ, не особенно вдаваясь в подробности. Он слушал молча, лишь иногда тяжко вздыхая. Нетерпеливым жестом подгонял меня, если я замедлял свое повествование. И как всегда это бывает, разошедшись, я уже говорил неторопливо. Картины прошлого с удивительной ясностью вставали пред моим мысленным взором.

— Ну, а теперь каковы твои планы? — спросил он после некоторого раздумья. — Решил ждать советское судно?

— Да.

— Трудненькую задачу задал ты себе, милостивый сударь. Но одобряю, даже очень. — Он побарабанил пальцами по столу, поглядел на фотографию какого-то генерала или адмирала и спросил:

— Знаешь, кто это?

— Царь! — невпопад бухнул я.

— Болван, милостивый сударь! Ты что, с ума сошел? Чтобы я у себя в каюте держал портрет царя? Ну и глуп же ты. Это адмирал Макаров. Знаменитейший русский флотоводец. Эх ты, а еще русский! Ну ладно. Вот что… У меня есть место. Знать, в хорошую минуту ты попал. Пойдешь кочегаром на «Олимп»? Конечно, это не «Куин Мэри» и не «Стелла Полярис», но все же… Наши рейсы до Окленда, редко до Монтерея, и все. Но зато каждый вечер можешь быть на берегу, отдыхать и гулять…

Я, вскочив с кресла, вытянулся во весь рост.

— Благодарю, сэр! Вы спасли меня…

— Какой к черту сэр! Зови меня просто по имени. Ты не коммунист случаем?

— Нет. Почему это все спрашивают, узнав, что перед ними стоит советский человек, не коммунист ли он?

— Да мне все равно, будь хоть коммунистом, хоть анархистом, но на судне никакой политики. Там, на берегу, можешь заниматься чем угодно, хоть на поклон к епископу Николаю иди, но на работе ни-ни, милостивый сударь. Я сыт по горло политикой. Ну, ладно, потом поговорим. — Петр Иванович поднялся. — Завтра с утра на вахту. Да, постой, а как с деньгами? Туго?

— Пока есть.

— Не врешь? Не стесняйся, говори смело. Так, с семи на вахту.

— Есть с семи на вахту.

Поднявшись на причал, я помчался домой, в пансионат миссис Шарп.

8

В танцевальном зале бара «Голубой дождь» было душно и тесно. Пары танцевали между круглыми столиками под звуки радиолы. В морском баре соблюдали традиции прошлых, довоенных лет и современными диковинками не увлекались. Медлительное старинное танго «Тихоокеанское шимми» плыло над головами. Бармен скучающе бычился над мраморной стойкой. По стенам зала и в соседних зальцах висели модели парусных и пассажирских судов, а также спасательные круги. По ним можно было определить, команды каких пароходов посещают этот бар. Я зашел в бар, чтобы выпить кружку пива после вахты, и вдруг услышал русские слова, произнесенные приятным девичьим голосом.

— Не уходи, Елен. Станцую, и пойдем вместе.

Я оглянулся и увидел рыжеволосую крупную девушку, к которой обращалась, очевидно, ее подруга. Что-то сразу привлекло меня в этой рыжеволосой. Мне показалось, будто где-то я видел ее. Удивляясь собственной смелости, я быстро подошел к ней:

— Разрешите пригласить вас на танец.

Она подняла на меня глаза, ничуть не удивившись, что я заговорил с ней по-русски, затем посмотрела на подружку.

— Не отказывайтесь. Я русак. Звать Павлом. В этом городе нет ни родных, ни знакомых, словом, круглый сирота.

— Бедный сиротка! — звучно засмеялась она, легко положила мне руку на плечо, и мы вошли в круг танцующих.

Теперь, рядом, я ясно увидел ее белое лицо с нежным румянцем северянки, большие внимательные глаза и золотисто-бронзовые волосы, косами уложенные вокруг головы. Это тоже было необычно. В моде были коротко стриженные волосы и прическа — «конский хвост». Темно-зеленое платье без рукавов, перехваченное нешироким кушаком, очень шло к ее волосам и сине-зеленоватым глазам. И странно, мне все же казалось, что я где-то видел эту девушку, давно-давно знаю ее, думал о ней, и вот мы встретились. Даже голос ее, хотя она и сказала всего два слова, казался знакомым, а запах жасмина, исходивший от ее обнаженных полных рук, вызвал смутные воспоминания. На третьем кругу она сказала:

— А меня зовут Еленой. Я тоже русская. Правда, родилась здесь, в Сан-Хозе, и в России не бывала никогда.

— Я приехал в Америку мальчишкой не по своей воле. Живу теперь в Сан-Франциско. Как все-таки странно встретить русскую девушку.

— Почему же? На побережья много россиян. И молодежи много. Знают Россию по рассказам своих родителей. И хотя забыли немало русских слов, да и обычаев не помнят, но все же они русские.

— Это верно, — согласился я. — Сколько бы ни прожил на чужбине, все же останешься русским и мечтаешь возвратиться на родину.

— В Советский Союз? Разве вам плохо в Штатах?

— Пока терпимо. Возможно, будет и лучше, но тянет, тянет домой. А вы не испытываете желания жить в родной стране?

Елена задумчиво покачала головой.

— Не думаю. У меня здесь тоже нет родных. Матушка умерла год тому назад, батя скончался после войны, все собирался на родину, да так и не уехал. Мы с сестренкой живем вдвоем. Я работаю, а она учится. Педагогом будет. А в России чем мы займемся? Даже не представляю себе…

Она хотела еще что-то сказать, но в это время музыка смолкла. Пары двинулись к столикам. Мне удалось занять место у окна. Тут было не так душно. Кельнер принес крюшон и пирожные.

Елена задумалась о чем-то, рассеянно помешивая стеклянной палочкой кусочки льда в стакане.