Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

глазам платок. С другого бока застыл в немом оцепенении человек в синих очках. По коридору прошли два санитара с носилками, неся, очевидно, человека, прикрытого белой простыней. Напряженно вслушиваясь в окружающее, я не решался обратиться к девушкам в косынках с красным крестом, тихо, как призраки, мелькавшим в коридоре. Да и о чем спрашивать?. Сейчас Ирине закончат операцию, и все придет в норму. Молодец все же шофер. Сразу видно, что рабочий человек. Даже от денег отказался.

Незаметно я задремал. Мне казалось, что прошли долгие, долгие часы ожидания. Ну и пусть, пусть! Лишь бы Ирина выдержала операцию. «Все будет отлично. Все наладится», — повторял я машинально, то встряхиваясь, отгоняя сон, то опять дремля. Неожиданно кто-то остановился против меня. Я только заметил полу белого халата, поднял голову и увидел высокого худощавого доктора.

— Вы муж или брат молодой мисс, что с аппендицитом?

Не понимая, что он спрашивает, я вскочил и пробормотал:

— Брат. Родной брат Ирины…

Доктор посмотрел мне прямо в глаза и как-то буднично, устало сказал:

— Поздно, молодой человек. Поздно. Если бы на полчаса раньше, девушка была бы спасена. Только полчаса всего, и сестру вашу спасли бы.

У меня потемнело в глазах. Но, может быть, доктор ошибся. Ведь не может же этого быть, чтобы Ирина умерла. Наша певунья с прозрачными глазами. Она же должна скоро сдавать экзамены. Хотела ехать в провинцию на лоно природы. Машинально я побрел за доктором в палату. Девушку уже выносили на носилках.

Полчаса! Только полчаса, и там, в той великолепной лечебнице, ее могли бы спасти. Нужны были только доллары!

Но боже мой! Что же я скажу Аленушке?!

10

После похорон Ирины. Елена заболела. Она выплакала все слезы. Побледневшая, безучастная ко всему, или лежала целыми днями в кровати, или, одевшись, тенью бродила по маленькому домику. Перебирала вещи, всякие безделушки сестры. Часами сидела в кресле Ирины, и, казалось, ничто ее не трогало.

Из ателье ее уволили. Впрочем, миссис Румфорд обещала принять Аленушку, если она, поправившись, приобретет прежнюю фигуру. Доктор сказал, что Аленушке надо переменить обстановку. Хорошо было бы увезти ее на побережье океана в Юрико, но еще лучше в Лонг-Бич, что за Лос-Анжелесом. Там есть недорогие пансионаты со всеми удобствами долларов за четыреста-пятьсот в месяц.

Эта старая каналья воображал, что я выну деньги из кармана так же легко, как его богатые пациенты. Такой суммы у нас не было. Мы едва расплатились за похороны Ирины, за вызов врачей Елене (пятнадцать долларов визит), за лекарства и сиделку. И то выручил Петр Иванович — дал в долг двести долларов. Ясно, что капитан не возьмет у меня этих денег. Но обращаться к нему еще раз я не мог. Я продал сбой костюм, истратил все сбережения. Пришлось отнести в ломбард Аленушкины платья, и то голубое, которым она так гордилась. Но зеленое, мое любимое, я не отдал. Порой мне казалось, что я схожу с ума.

По совету доктора мистера Пристли, я покупал Аленушке кур, вино. Она почти ничего не ела, и таяла на глазах. Казалось, ее подтачивала какая-то неизлечимая болезнь. Отчаянье овладело мной. Что делать? Нет, невозможно здесь дальше жить. Поборов в себе боязнь вторичного ареста, решил обратиться в официальные инстанции — написал письмо в посольство в Вашингтон.

Все последующие дни я с трепетом ожидал сообщения из посольства. Но ответа не было. Тогда я написал вновь, отправил ценным письмом и тут же с вечерней почтой получил ответ на мое первое послание. Лихорадочно распечатал конверт. Ответ был сух и официален.

«…Для того, чтобы решить вопрос о визе в Советский Союз, вам необходимо приехать вместе с невестой в Вашингтон…»

В Вашингтон! Вместе с Аленушкой! Где же взять деньги на билет? Может быть, ссудит деньги в долг Петр Иванович. Но Аленка больная.

И все же этот ответ из посольства ободрил меня. Значит, можно надеяться. Мы можем получить разрешение. Ах, скорее бы выздоравливала Елена. Добьемся своего. Будем на Родине! Я помчался дня через два к Петру Ивановичу показал письмо из Вашингтона.

Он тоже обрадовался. Но…

— Дорогой мой Павел! Это очень приятно, однако ты кто? Подданный США. Твоя невеста тоже американка, хотя и русского происхождения. Навряд ли что выйдет. Знаю много таких случаев. Это долгая, долгая история, может растянуться на годы. Не выпустят тебя из Америки. И невесту твою тоже…

Я написал еще одно письмо в Вашингтон.

Прошло два месяца. Ответа на два последних письма не было. Аленушка все еще не поправилась. По ночам стонала, плакала, во сне звала то Ирину, то меня. И я, лежа в другой комнатке, слушая эти стоны за перегородкой, приходил в отчаяние. Ах, если бы несколько сот долларов! Сердце мое разрывалось от горя, когда, входя к ней в комнатку, при слабом свете ночника я видел ее бледное, исхудалое лицо.

Наконец все же кризис миновал. Девушка начала поправляться. Молодость победила. С каждым днем Елене становилось лучше. Однажды, придя с работы, я услыхал, как Алена что-то напевала. Я остановился на веранде, боясь спугнуть ее. Она пела простую английскую песенку. Приоткрыв двери, заглянул на кухню. Аленушка обернулась на скрип, улыбаясь. Она стала прежней Аленушкой. Мы сели за ужин, и хотя мясо было пересолено, а поджаренные гренки слишком сухи, все мне казалось необычайно вкусным.

Мирно прошел этот вечер первого дня ее выздоровления. С каждым днем Аленушке становилось лучше. Она стала выходить в садик, на улицу. А как-то после Нового года объявила, что была у мадам Румфорд и та приняла ее на работу. В тот вечер, уложив ее спать, я направился к себе в комнату, бывшую Иринину. Аленушка задержала меня и тихонько сказала:

— Останься со мной. Будь что будет, но я хочу быть твоей женой. У меня же нет никого на свете, и я люблю тебя.