Игры. Нерассказанное - Дженнифер Линн Барнс

песке. – Моя память – как чистый лист, но вот что удивительно – я забыл далеко не все. Помню, как завязывать шнурки. Как дышать, несмотря на боль. Как прятать ее в воображаемый сундук у себя в голове. А еще я точно знаю, что до тебя с этим никто не справлялся.

Оставалось гадать, что он имеет в виду под этим – шифр или себя самого. Но слова «до тебя» погрузили меня в воспоминания о том, как его дыхание согревало мою кожу – и наоборот.

Когда-то ненавидеть его было проще всего на свете.

– У тебя буквы такие геометричные получились, – заметила я и, сделав несколько шагов, притронулась к U, а потом к S.

– Они состоят из прямых линий, как будто мы опять в «Два хода» играем, – продолжала я.

– И о чем это тебе говорит? – уточнил Гарри.

– Что тут есть взаимосвязь, – машинально ответила я и тоже стала рисовать на песке. Гарри занял почти весь сухой участок, так что мне пришлось сместиться туда, где песок был слегка влажным. Я окунула в него палец и стала по памяти восстанавливать цифры из «Виселицы».

С трудом сдерживая улыбку, я написала над цифрами разгадку – UNCOPYRIGHTABLE – и опять переключила внимание на алфавит. Прошлась по пляжу к самому началу.

К букве А.

Рядом с ней я нарисовала цифру 3 – правильную, если верить коду.

– В шифре есть много чисел, которые начинаются с тройки, – прокомментировала я вслух и обернулась к цифрам и ответу на загадку. – С двойки начинаются только два числа.

И они соответствуют буквам L и T.

– Теперь понимаешь? – спросил Гарри.

Я нахмурилась.

– А почему B – семерка? Такого не может быть.

Он пожал плечами.

– Это уж как нарисовать.

Я посмотрела на алфавит. Букву B Гарри изобразил при помощи параллельных и перпендикулярных линий.

Семи линий.

– А – это три, потому что буква состоит из трех линий. B – это семь, если рисовать по-дурацки, как ты. Если бы буква вышла более угловатой, как R в прошлой игре, было бы пять.

– А если длинную линию разбить на две поменьше, будет вообще шесть, – уточнил Гарри. Казалось, он ни капельки не стыдится своих махинаций. – Я ведь предупреждал: мухлевать меня учили лучшие!

На самом деле он говорил немного другое. Интуиция подсказывала, что сейчас он намекает на своего отца, даже если и не осознает этого. На миллиардера. Вряд ли можно разжиться таким огромным состоянием, если не умеешь поворачивать игру в свою пользу.

– А ты знаешь, кого конкретно имеешь в виду? – тихо спросила я.

Я увидела, как дернулась мышца у него на щеке. Он надолго замолчал. А когда заговорил, голос был ровный и безупречно спокойный, точно он решил взять с меня пример.

– Ты говорила, что мать ни разу не поднимала на тебя руку. Потому что не приходилось. Мне это хорошо запомнилось.

На это он сказал, что понимает, каково мне было.

– Когда мне было девять… – Я сглотнула и посмотрела вдаль, туда, где простирался бескрайний океан, черный, как сама ночь. – Я слышала, как мать швырнула какого-то человека собакам. Он был весь в крови, а они с ума сходили от голода. Тогда-то я и поняла, что их нарочно не кормят и злят.

Скорее всего, мать в тот день не знала, что я дома. А вот Кэйли, к счастью, не было.

– Ты была права, когда назвала меня трусом, – неожиданно сказал Гарри.

Что же за проблески воспоминаний пробудились в нем из-за моих секретов?

– Я осознаю, что бежал. Но не знаю от чего – или от кого, – продолжал он, открыв глаза и поймав мой взгляд. – Начинаю понимать твою концепцию «пряток». Спрятаться от мира не так уж и плохо. – Он шагнул мне навстречу по влажному песку. – И я не прочь быть маленькой постыдной тайной, если она твоя.

Мы долго молчали, а потом я снова переключилась на буквы, выведенные на песке. Рядом с А я уже написала цифру 3. С B – семерку. Чтобы изобразить C в том же стиле, что и остальные буквы, потребовалось три линии. Я сверилась с шифром. Буква C соответствовала числу 32.

Я написала его.

– Тридцать два, – сказала я вслух. – Между цифрами 3 и 2 можно поставить черточку. 3–2. Вторая буква, изображенная тремя линиями.

– На самом деле довольно много букв можно нарисовать тремя линиями.

Я взломала код. Всем своим существом я ощущала присутствие Гарри и гадала, взаимно ли это. И что мы вообще творим. Что я творю.

Никаких сожалений.

– Я прочла стихотворение, – вдруг сообщила я – сама не знаю зачем. – То, что ты мне несколько недель назад цитировал. «Ядовитое дерево» Уильяма Блейка.

Гарри направился ко мне. Шаг, другой, третий, и вот он уже остановился в каком-нибудь футе от меня.

– А ну повтори.

– «Ядовитое…»

– Имя поэта, – перебил он. Никогда еще я не слышала в его голосе такого нетерпения.

– Уильям Блейк, – напомнила я и уставилась на него во мраке, гадая, что же он вспомнил такое – или вот-вот вспомнит.

– Почти поймал, да уцепиться никак не могу, – хрипло сказал Гарри.

– О чем ты?

– Что-то крутится в голове. – Он отвернулся от меня и стал расхаживать, вернее, бродить из стороны в сторону. – Ядовито то древо – ты сам посуди. С. и З., и меня уже не спасти, – произнес он тихо-тихо, но я все равно услышала.

Он что-то вспомнил. Я поразилась тому, сколько сопротивления во мне вдруг проснулось. Но я не могла ему помешать.

– Что это значит? – спросила я. – «Ядовито то древо…»

– Не знаю, – процедил он.

– С. и З., – тихо припомнила я. – У тебя есть сестры. – Эту информацию я успела почерпнуть из новостных заметок, прежде чем обнаружила, что трагедию на острове Хоторнов поспешили свалить на мою сестру. – Одну зовут Скай, другую – Зара.

– А я их вообще любил? – резко спросил Гарри. – Своих сестер. Любил так, как ты любишь Кэйли?

Имя Кэйли он произнес со значением, будто она и для него была важна. Мою любовь к Кэйли он описывал в настоящем времени, а свою к сестрам – в прошедшем: «А я их вообще любил?»

Точно человек, о котором мы говорили, умер безвозвратно.

– Не знаю, – честно ответила я: он все равно мгновенно поймал бы меня на лжи, реши я слукавить. – Но они наверняка по тебе скучают –