Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

тому, чтобы воспринимать эти безжалостные и в высшей степени произвольные процессы выбраковки как похвальные.

Против идеи человека как податливого существа, подчиненного судьбе, которая парадоксальным образом одновременно неизбежна и является его обязанностью творить, синтетизм выдвигает идеалы Зороастра, Гераклита, Спинозы, Ницше, Уайтхеда и Делеза: человек как позитивный активист, сражающийся против всего того, что он воспринимает как систематический произвол природы - или, если уж на то пошло, культуры - в виде навязанных правил игры. Напротив, согласно синтетической этике, именно в протесте против "заданных" условий существования и в цивилизационных перенаправлениях истории человек накладывает на себя отпечаток этического существа. Именно конкретные действия человека в борьбе с природными данностями впоследствии порождают этическую субстанцию, которая, таким образом, не имеет ничего общего с какой-либо личной пригодностью к подчинению. То же самое, очевидно, относится и к любой мысли об индетерминированном мире, где задача этики заключалась бы в том, чтобы призвать человека, вопреки его здравому смыслу, вести себя так, как будто он все-таки детерминирован; позиция, которая может быть проиллюстрирована вульгарным и глупым императивом "Следуй своей природе!". Если бы существование действительно было детерминированным, а это, конечно, не так, этот призыв был бы совершенно излишним, поскольку альтернатив не существует. Нет и этических проблем, над которыми стоило бы задуматься.

Во-вторых, Брасье путает количество с качеством. Даже если бы в количественном отношении боль была более распространена, чем удовольствие, - что, безусловно, можно поставить под сомнение: боль и удовольствие, во-первых, часто дополняют друг друга в различных многомерных переживаниях, а не противопоставляются друг другу, - это не значит, что боль качественно более важна и тем самым более порождает идентичность, чем удовольствие. Здесь синтетизм вносит то, что Брасье упускает из виду в своей философии, а именно духовный опыт. Что характеризует духовный опыт, так это, прежде всего, его производство бесконечности в настоящем, что означает, что он выходит за пределы количественного, ставит качество выше количества и тем самым позволяет экзистенциально и, следовательно, этически расставить приоритеты между жизнью и удовольствием, а не смертью и болью. Бесконечное теперь побеждает затянувшееся и, возможно, даже пожизненное страдание не только в тот момент, когда оно переживается конкретно, но даже в большей степени как память, порождающая идентичность, которая создает этическое содержание; то, что возникает только потом, при обработке и интеграции события в жизненную фантазию, где оно продолжает жить как постоянно порождающая идентичность абстракция.

Достаточно нескольких по-настоящему глубоких духовных переживаний или даже одного, чтобы мотивировать верующего-синтетика терпеть и сопротивляться в жизни, полной трудов и неудач. Философ-синтетик Роберт Коррингтон в своей книге "Семиотическая теория теологии и философии" представляет этот качественный духовный идеал как интенсивный экстаз в противовес его противоположности, затянувшейся меланхолии. Здесь центральную роль играет функция памяти сознания. Нам не нужно постоянно возвращаться к величайшим интенциям жизни, чтобы вспоминать их, но благодаря памяти мы можем возвращаться и таким образом повторно использовать величайшие и ценнейшие интенсивности жизни как творцы экзистенциального смысла. И конечно, именно в форме воспоминаний, а не непосредственных переживаний, эмоциональные интенсивности придают жизни смысл. Как переживания сами по себе самые сильные интенсивности почти невыносимы в своей протяженности; постоянное нахождение в экстатической кульминации должно рассматриваться скорее как форма психотического безумия, чем как совершенное наслаждение жизнью.

Вместо этого память об экстазе обрамляет существование, и именно это обрамление само по себе порождает опыт смысла, ценности, идентичности и этического содержания. Здесь синтетическая этика порывает не только с нейронной фиксацией количества Брасье, но и с аутистической самоуверенностью утилитаризма в статистических функциях полезности в целом; самые важные вещи в жизни не всегда могут быть бесплатными, но они определенно не измеряемы, и поэтому они объективно сопоставимы между людьми. То, что нельзя измерить, нельзя рассматривать как нечто измеримое, сохраняя при этом интеллектуальный авторитет. Тем более не может целая этическая система основываться на таком невозможном и детском количественном сравнении. Точно так же, как утилитаризм не может понять центральную роль трансцендентного опыта в жизненном мире синтетического агента - утилитаристы, очевидно, сами эмоционально и духовно неполноценны - синтетизм определенно не является каким-то видом утилитаризма.

В-третьих, Брасье идет по стопам постструктуралиста Жана-Франсуа Лиотара и одержим идеей будущей смерти звезд как горизонта для этики. Но это основано на непонимании того, что говорит нам физика. Согласно М-теории, вселенные непрерывно генерируются в мультиверсе, который не имеет никаких пределов для своего возможного расширения. Независимо от того, выровняется ли наша нынешняя Вселенная в конце концов в бесконечную и холодную черную слизь, или ее ускоряющееся расширение резко превратится в сжимающееся сжатие - или каким-либо другим способом внезапно трансформируется в новый виток ускоряющегося расширения, как предполагает физик Роджер Пенроуз в своей книге "Циклы времени: новый необычный взгляд на Вселенную", - нет никаких препятствий для возникновения новых вселенных как внутри, так и за пределами нашей собственной Вселенной. Физика не ставит таких препятствий, и как только мы преодолеем пространственные и временные ограничения - которые в нашей интуиции нам так бесконечно трудно преодолеть - смерть звезд исчезнет как необходимый или даже мыслимый горизонт для этики.

Брасье с трудом скрывает свое презрение к классическому витализму Анри Бергсона. И, конечно, физика не дает никаких оснований считать, что жизнь имеет какую-то особую природу или особое положение во Вселенной. Жизнь возникает при определенных материальных обстоятельствах, что не означает, что это само по себе является какой-то великой тайной. Таким образом, интересна не сама жизнь, как утверждает классический витализм, а огромная сложность и постоянное порождение еще более сложного существования, как предполагает Делез в своем пересмотренном витализме. Вместо того чтобы, в манере Бергсона, антропоцентрически проповедовать витализм как жизнеутверждающую религию - с девизом, что чем больше форм жизни возникает, тем лучше, - с точки зрения теологии процесса правильнее говорить об огромной и расширяющейся сложности физики как таковой. Витализм может выжить только в том случае, если он будет расширен до универсально-центричной, всеобщей доктрины множественности. Если мы хотим говорить о достоверном витализме после появления М-теории, то этот витализм уже должен рассматривать квантовые флуктуации в великой пустоте как своего рода форму жизни. А почему бы и нет?

Помимо традиционной для философии ценностей пары противоположностей - витализма (Бергсон) и антивитализма (Брасье), синтетизм основывается на концепции чистой сложности. Речь идет о сложности, которая, как и другие различия Делеза, предшествует производству идентичности. Именно чистая сложность в сетевой динамике придает агентам и явлениям их ценность, а не наоборот. Ведь жизнь, рассматриваемая как просто жизнь, на самом деле не так уж и велика, чтобы о ней говорить. В основном это множество