Василий Тёркин - Петр Боборыкин

- Не смей ее так называть!

- А-а!.. Вот оно что! Как только увидал эту кривляку, так и преисполнился к ней благоговения!.. Скажите, пожалуйста!

Серафима резко поднялась, отошла к окну и раскрыла его. Ее душило.

- Ты не понимаешь! Душа моя - для тебя потемки! Обидно за тебя, Серафима!

- А за тебя нет? - Она опять подошла к кровати и стала у ног. - Помни, Вася, - заговорила она с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, - помни... Ты уж предал меня... Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я не могу ее понять... Помни и то, что я тебе сказала в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась пойти с тобой... Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает! Мужчина разве может любить, как мы любим?!

Ему стоило протянуть ей руку и сказать ласково: "Сима, перестань!.." Он молчал и головой обернулся к стене.

- Но только знай, - вдруг громким и порывистым шепотом заговорила Серафима, - что я не намерена терпеть у нас в доме такого царства Калерии Порфирьевны. Пускай ее на Волгу едет и лучше бы сюда не возвращалась; а приедет да начнет опять свои лукавые фасоны - я ей покажу, кто здесь хозяйка!

Дверь хлопнула за Серафимой, ступеньки лестницы быстро и дробно проскрипели, и все замерло в доме.

Теркин лежал в той же позе, лицом к стене, но с открытыми глазами. Мириться он к ней не пойдет. Ее необузданность, злобная хищность давили его и возмущали. Ни одного звука у нее не вылетело, где бы сказались понимание, мягкая терпимость, желание слиться с любимым человеком в одном великодушном порыве.

"Распуста", - повторил он про себя то самое слово, какое пришло ему недавно в лесу, после первой их размолвки. Он не станет прыгать перед ней... Из-за чего? Из-за ее ласк, ее молодости, из-за ее брильянтовых глаз?..

Кто же мешал ей поддаться его добрым словам? Он того только и добивался, чтобы вызвать в ее душе такой же поворот, как и в себе самом!.. У нее и раньше была женская "растяжимая совесть", а от приезда Калерии она точно "бесноватая" стала.

Сон не шел. Теркин проворочался больше получаса, потом вытянул ноги, уперся ими в нижнюю стенку кровати и заложил руки за голову.

Кровь отливала от разгоревшегося мозга. В комнату в открытое окно входила свежесть. Он подумал было затворить, но оставил открытым.

Мысли заплетались в другую сторону. Деловой человек, привычный к постоянному обдумыванию практических действий и сложных расчетов, помаленьку начал пробуждаться в нем.

А ведь Серафима-то, пожалуй, и не по-бабьи права. К чему было "срамиться" перед Калерией, бухаться в лесу на колени, когда можно было снять с души своей неблаговидный поступок без всякого срама? Именно следовало сделать так, как она сейчас, хоть и распаленная гневом, говорила: она сумела бы перетолковать с Калерией, и деньги та получила бы в два раза. Можно добыть сумму к осени и выдать ей документ.

И то сказать, женщина все отдала ему: честь свою, положение, деньги, хоть и утаенные, умоляла его не выдавать себя Калерии, не срамиться, - и он не исполнил, не устоял перед какой-то нервической блажью...

"Блажь!" - повторил он мысленно несколько раз, готовый идти дальше в своих холодящих выводах, и резко прервал их.

Сцена в лесу прошла передним вся, с первого его ощущения до последнего. Лучше минут он еще не переживал, чище, отважнее по душевному порыву. Отчего же ему и теперь так легко? И размолвка с Серафимой не грызет его... Правда на его стороне. Не метит он в герои... Никогда не будет таким, как Калерия, но без ее появления зубцы хищнического колеса стали бы забирать его и втягивать в тину. Серафима своей страстью не напомнила бы ему про уколы совести...

С этим он заснул.

XV

- Калерия Порфирьевна приехали, - доложил Чурилин, запыхавшись.

Он поднялся стремительно по крутой лесенке в башню, где Теркин у стола просматривал какие-то счеты.

- На извозчике?

- Так точно.

- Барыня внизу?

- Внизу-с.

- Хорошо. Ступай!

Карлик исчез. Теркин сейчас же встал, поправил бант легкого шелкового галстука, подошел к зеркалу, причесал немного сбившиеся волосы и встряхнул только сегодня надетый парусинный костюм.

Прошло всего пять дней с отъезда Калерии, и они ему казались невыносимо длинными... Из них он двое суток был в отсутствии. Не спешные дела выгнали его из дому, а тяжесть жизни с глазу на глаз с Серафимой.

Они избегали объяснений, но ни тот, ни другая не поддавались. Не требовал он того, чтобы она просила прощения, не желал ни рыданий, ни истерических ласк и чувственных примирений. Понимания ждал он - и только. Но Серафима в первый раз ушла в себя, говорила с ним кротко, не позволяла себе никакой злобной выходки против Калерии и даже сама первая предложила ему обеспечить ее, до выдачи ей обратно двадцати тысяч, как он рассудит.

Она принесла ему вексель, выданный ей, и настояла на том, чтобы он его взял обратно.

- Если ты не согласишься взять его, Вася, - сказала она с ударением, но без резкости, - я все равно его разорву. Мы ей должны выдать документ.

- Не мы, а я, - поправил он.

- Как ты найдешь уместнее.

Вчера вернулся он к обеду, и конец дня прошел чрезвычайно пресно. Нить искренних разговоров оборвалась. Ему стало особенно ясно, что если с Серафимой не нежиться, не скользить по всему, что навернется на язык в их беседах, то содержания в их сожительстве нет. Под видимым спокойствием Серафимы он чуял бурю. В груди ее назрела еще б/ольшая злоба к двоюродной сестре. Если та у них заживется, произойдет что-нибудь безобразное.

А ему так захотелось, поджидая Калерию назад, отвести с ней душу, принять участие в ее планах, всячески поддержать ее. Этого слишком мало, что он повинился перед нею. Надо было заслужить ее дружбу.

- Где они? - спросил Теркин у карлика, проходя мимо буфетной.

- На балконе-с.

Калерия, еще в дорожном платье, стояла спиной к двери. Серафима, в красном фуляре на голове и капоте, - лицом. Лицо бледное, глаза опущены.

"Не умерла ли мать?" - подумал он; ему не стало жаль ее; ее дочернее чувство он находил суховатым, совсем не похожим на то, как он был близок сердцем к своим покойникам, а они ему приводились не родные отец с матерью.

- Калерия Порфирьевна! С возвращением! - ласково окликнул он.

Она быстро обернулась, еще более загорелая, лицо в пыли, но все такая же милая, со складкой на лбу от чего-то печального, что она, наверно, сообщила сейчас Серафиме.

- Ну, что, все благополучно там?.. Матрена Ниловна здравствует?

Тут только он вспомнил, что с утра не видал Серафимы, пил чай один, пока она спала, и сидел у себя наверху до сих пор.

- Здравствуй, Сима!

Она взглянула на него затуманенными глазами и пожала ему руку.

- Здравствуй, Вася!

- Что это?.. Как будто вы чем-то обе смущены? - весело спросил он и встал между ними, ближе к перилам балкона.

- Да вот, известие такое я привезла. Что ж, все под Богом ходим...

- Умер, что ли, кто?.. Матушка ее небось в добром здоровье..

- Тетенька... слава Богу...

Калерия не договорила.

- Рудич застрелился.

Глухо промолвила это Серафима. Лицо было жестко, ресницы опущены.

"Заплачет? - спросил про себя Теркин и прибавил: - Должно быть, муж - все муж!"

Будь это год назад, его бы пронизало ревнивое чувство, а тут ничего, ровно ничего такого не переживал он, глядя на нее.

- Застрелился? - повторил он и обернулся с вопросом в сторону Калерии.

- Там где-то... где его служба была... в Западном крае, кажется. Тетенька не сумела мне хорошенько рассказать. Господин Рудич был там председателем мирового съезда.

- А не прокурором?

- Видно, нет, - ответила Серафима и медленно поглядела на Теркина.

Глаза потухли. В них он ничего не распознал, кроме какого-то вопроса... Какого?.. Не ждала ли она, чтобы у него вырвался возглас: "Вот ты свободна, Сима!"

Он подумал об этом совсем не радостно... Больше из смутного чувства внешнего приличия, он пододвинулся к Серафиме и тихо взял ее за руку около локтя. Рука ее не дрогнула.

- Казенные деньги растратил, - выговорила она и повела плечами. - Так и надо было ожидать.

Серафима сказала это скорее грустно, чем жестко; но он нашел, что ей не следовало и этого говорить. Как-никак, а она его бросила предательски, и Рудич, если бы хотел, мог наделать ей кучу неприятностей, преследовать по закону, да и ему нагадить доносом.

- Царствие небесное! - тихо и протяжно произнесла Калерия. - Срама не хотел перенесть...

- Игрока одна только могила исправит, - точно про себя обронила Серафима.

И это замечание показалось ему неделикатным.

- Деньги... Карты... - Калерия вздохнула и придвинулась к ним обоим... - Души своей не жаль... Господи! - глаза ее стали влажны. - Ты, Симочка, не виновата в том, что сталось с твоим мужем.