Василий Тёркин - Петр Боборыкин

И легкой поступью она удалилась, ускоряя шаг. Из

ворот она взяла немного вправо и через три минуты

уже поднялась к колодцу, где стоял двор Вонифатьевых. Теркин не отрывал от нее глаз.

"А вдруг как это эпидемия?" - спросил он и почувствовал такое стеснение в груди, такой страх за нее, что хоть бежать вдогонку.

- Проводить, что ли, вас, барин, в сад? - спросила женщина.

- Спасибо! Не надо!

Он дал ей двугривенный и пошел, оглядываясь на

порядок, к воротцам старого помещичьего сада по

утоптанной дорожке, пересекавшей луговину двора,

вплоть до площадки перед балконами.

Стеснение в груди не проходило. Стыдно ему стало и за себя: точно он барич какой, презренный трус и неженка, неспособный войти ни в какую крестьянскую беду. Неужели в нем не ослабло ненавистничество против мужиков, чувство мести за отца и за себя? Мри они или их ребятишки - он пальцем не поведет.

Нет, он не так бездушен. Калерия не позволила ему пойти с нею. Он сейчас же побежал бы туда, в избу Вонифатьевых, с радостью стал бы все делать, что нужно, даже обмывать грязных детей, прикладывать им припарки, давать лекарство. Не хотел он допытываться у себя самого, что его сильнее тянет туда: она, желание показать ей свое мужество или жалость к мужицким ребятишкам.

Голова у него кружилась. В аллее, запущенной и тенистой, из кленов пополам с липами и березами, он присел на деревянную скамью, в самом конце, сиял шляпу и отер влажный лоб.

Страх за Калерию немного стих. Ведь она привыкла ко всему этому. За сколькими тяжелыми больными ходила там, в Петербурге. И тиф и заразные воспаления... мало ли что!.. Да и знает она, какие предосторожности принимать. Наверно, и в ящике у нее есть езифекция.

Он мысленно употребил это модное слово и значительно успокоился. Под двумя липами, в прохладной тени, ему стало хорошо. Прямо перед его глазами шла аллея, а налево за деревьями начинался фруктовый сад, тоже запущенный, когда-то переполненный перекрестными дорожками вишен, яблонь и груш, а в незанятых площадках - грядами малины, крыжовника, смородины, клубники.

Его хозяйственное чувство проснулось. Всякие такие картины заброшенных поместий приводили его в особого рода волнение. Сейчас забирала его жалость. К помещикам-крепостникам он из детства не вынес злобной памяти. В селе Кладенце "госпда" не живали, народ был оброчный; кроме рекрутчины, почти ни на чем и не сказывался произвол вотчинной власти; всем орудовал мир; да и родился он, когда все село перешло уже в временнообязанное состояние. Не жалел он дворян за их теперешнюю оскуделость, а жалел о прежнем приволье и порядке заглохлых барских хозяйств. К "купчишкам" - хищникам, разоряющим все эти старые родовые гнезда, - он еще менее благоволил. Даже и тех, кто умно и честно обращался с землей и лесом, он не считал законными обладателями больших угодий. Нужды нет, что он сам значился долго купцом и теперь имеет звание личного почетного гражданина: "купчиной" он себя не считал, а признавал себя практиком из крестьян, "с идеями".

Фруктовый сад потянул его по боковой, совсем заросшей дорожке вниз, к самому концу, к покосившемуся плетню на полгоре, круто спускавшейся к реке. Оттуда через калитку он прошел в цветник, против террасы. И цветника в его теперешнем виде ему сделалось жаль. Долгие годы никто им не занимался. Кое-какие загрубелые стволы георгин торчали на средней клумбе. От качель удержались облупленные, когда-то розовые, столбы. На террасе одиноко стояли два-три соломенных стула.

Дальше когда-то отгорожено было несколько десятин под второй фруктовый сад, с теплицами, оранжереями, грунтовым сараем. Все это давно рухнуло и разнесено; только большие ямы и рвы показывали места барских заведений.

Теркин должен был вскарабкаться на вал, шедший вдоль двора, чтобы попасть к наружной террасе дома. Опять беспокойство за Калерию заползло в него, и он, чтобы отогнать от себя тревогу, закурил, сел на одном из выступов фальшивого крыльца, поглядывая в сторону ворот и темнеющих вдали изб деревенского порядка.

XVIII

Белый головной убор мелькнул на солнце. Теркин поднялся и быстро пошел к воротам. Он узнал Калерию.

Она тоже спешила к дому, но его еще не приметила из-за частокола.

- Ну, что? - запыхавшись спросил он по ту сторону ворот.

- Не хорошо, Василий Иваныч.

- Эпидемия?

Глаза ее тревожно мигали, дыхание было от ходьбы прерывисто, щеки заметно побледнели.

- Жаба... и сильно забирает.

- Дифтерит?

Слово вылетело у него порывисто. Она еще усиленнее замигала. Видно было, что она не хочет ни лгать, ни смущать его.

- Один мальчик до завтра не доживет, - выговорила она строго, и голос ее зазвучал низко, детские ноты исчезли. Блеснула слезинка.

- Значит, дифтерит?

- Я только у этих Вонифатьевых побывала. Там еще девочка... вся в жару. Горло захвачено, ноги разбиты. А мне сказывали, что еще в трех дворах...

- Но разве вы справитесь? Ведь надо же дать знать по начальству.

- Я и не ожидала такой неурядицы. Как заброшен у нас народ! Сотского нет - уехал далеко, на всю неделю; десятского - и того не добилась. Одни говорят - пьян, другие - поехал в посад, сено повез на завтрашний базар. Урядник стоит за двадцать три версты. Послать некого... да он и не приедет: у них теперь идет выколачивание недоимок.

- А земский врач?

- В каком-то селе, - я забыла, как называется, тысячи две душ там, на самой Волге, - тоже открылось поветрие, - она не хотела сказать: "эпидемия", - и еще сильнее забирает.

- Такое же?

- Сколько я поняла, что говорили бабы, тоже на детей.

- Как же быть? Да вы присядьте... Умаялись... Вот хоть на эти бревна.

Они оба присели. Она правой ладонью руки провела по своим волосам, выбившимся из-за белого ободка ее чепца.

- Знаете чтО, голубчик Василий Иваныч: бабы ничего не умеют. Пойдем к той женщине... вон у людской, которая нас встретила. Она теперь свободна. Я ей заплачу.

- Забоится, не захочет.

- Попробуем.

- Хотите, я схожу?

- Нет, я сама.

Ей не сиделось. Они пошли к домику. Теркин палкой постучал в угловое окно и поднялся вместе с Калерией на крылечко.

Вышла женщина. Калерия объяснила ей, в чем дело.

- Хорошие деньги можешь заработать, - прибавил Теркин.

- Чего Боже сохрани - еще схватишь. Жаба, слышь. У Комаровых мальчонку уж свезли на погост, третьегось.

- У тебя, матушка, дети, что ли, есть?

- Как же, сударь, двое. Я и то их на порядок-то не пущаю.

- Десять рублей получишь.

Женщина вскинула ресницами и поглядела вбок. Посул десяти рублей подействовал.

- Вы послушайте, - начала Калерия, - вас я не заставлю целый день около больных детей быть. Лекарство снести, передать кому что надо.

- Нет, сударыня, ослобоните. До греха не далеко. Мне свои дети дороже.

Она решительно отказалась.

- Ах, Боже мой!

Калерия громким вздохом перевела дыхание.

- Пойдемте, Василий Иваныч... надо же как-нибудь.

У ворот она его остановила.

- Я здесь, во всяком случае, останусь.

- Как, ночевать?

- Ежели не управлюсь... А вы, пожалуйста, меня не ждите. Сима уж наверно приехала, беспокоится. Пожалуйста!

- Оставить вас здесь? Это невозможно!

- Полноте! Меня не съедят.

- По крайней мере, мы за вами экипаж пришлем.

- Не нужно!.. Меня кто-нибудь проводит. Да я и не заплутаюсь.

- Это невозможно! - почти крикнул он и покраснел. - Лесом чуть не три версты. Я сейчас же пришлю, лошадь другую запрягут.

- Не важно это, голубчик Василий Иваныч; главное дело - дать знать начальству или из посада добыть доктора.

- И это сделаем!.. Сам завтра чем свет поеду. Сегодня... туда не угодишь. Теперь уж около семи.

- Да есть ли там доктор?

- Есть. Кажется, целых три; один из них и должен быть земский.

- Он ведь в том селе. Остальные не поедут, пожалуй.

- Настоим! Вы-то пожалейте себя. Не вздумайте ночевать здесь!.. Обещайте, что приедете сегодня, ну, хоть к десяти часам.

Он держал ее за обе руки и чувствовал во всем ее теле приметное трепетание. С этим трепетом и в его душу проникла нежность и умиленное чувство преклонения. Ничего такого ни одна женщина еще не вызывала в нем.

- Родная вы моя! - страстным шепотом выговорил он и с трудом выпустил ее руки из своих.

- Так я пойду!.. В другие дворы нужно... Идите, голубчик, и не беспокойтесь вы обо мне... Симы тоже не напугайте.

Почти бегом пересекла она луговину по направлению к колодцу и избе Вонифатьевых.

Теркиным снова овладело возбуждение, где тревога за Калерию покрывала все другие чувства. Он пошел скорым шагом и в каких-нибудь сорок минут был уже по ту сторону леса, в нескольких саженях от дачи.

Зрение у него было чрезвычайно острое. Он искал глазами, нет ли Серафимы на террасе... Женской фигуры он не замечал. На дворе - никого. Сарай растворен. Значит, барыню привезли уже из посада, и кучер проваживает лошадей.