Василий Тёркин - Петр Боборыкин

- И разве это не возмутительно? - вдруг вылетел вопрос у Теркина, и он повернулся к Калерии всем лицом и присел ближе.

- Что такое?

-А вот эта злоба к вам? Бессмысленная и гадкая!.. Кругом перед вами виновата и так ехидствует!

- Василий Иваныч! Родной! - остановила Калерия. - Не будем осуждать ее... Это дело ее совести... Познает Бога - и все ей откроется... Теперь над ней плоть царит. Но я к вам обращаюсь, к вашей душе... Простите, Христа ради! Не проповедовать я собираюсь, не из святошества. А вы для меня стали в несколько дней все равно что брат. И мне тяжко было бы таить от вас то, что я за вас чувствую и о чем недоумеваю... Не способны вы оставить Серафиму в теперешнем положении... Не способны! Вы сами ее слишком любите, а главное, человек вы не такой. Ведь она на целый день уехала неспроста: гложет ее тоска и боязнь. Вернется она, вы одни можете сделать так, чтобы у нее на душе ангелы запели. Я только то теперь вам говорю, что в вас самих сидит.

Ни одной секунды не заподозрил он ее искренности. Голос ее звучал чисто и высоко, и в нем ее сердечность сквозила слишком открыто. Будь это не она, он нашел бы такое поведение ханжеством или смешной простоватостью. Но тут слезы навертывались на его глазах. Его восхищала хрустальность этого существа. Из глубины его собственной души поднимался новый острый позыв к полному разоблачению того, в чем он еще не смел сознаться самому себе.

- Калерия Порфирьевна, - выговорил он с некоторым усилием. - Вчера Серафима, по уходе вашем, начала кидать мне в лицо ни с чем не сообразные вещи, поторопилась заявить, что она в браке со мной не нуждается... Гордость в ней только и кипит да задор какой-то... Я даже и не спохватился...

- Все это оттого, что она страдает. Не может быть, чтобы вы этого не понимали! Она ждет! И если между вами теперь нет ладу - я в этом повинна.

- Вы!..

- Не вовремя явилась. Но я не хотела, повидавшись с тетенькой, не заехать опять к вам и не успокоить Серафимы. Бог с ней, коли она меня считает лицемеркой. Я из-за денег ссориться не способна. Теперь я у вас заживаться не стану. Только бы вы-то с Симой начали другую жизнь...

Голос ее дрогнул.

- Ах, Калерия Порфирьевна! Всего хуже, когда стоишь перед решением своей судьбы и не знаешь: нет ли в тебе самом фальши?.. Не лжешь ли?.. Боишься правды-то.

Теркин закрыл лицо ладонями и упал головой на траву.

- Нешто... вы, - Калерия запнулась, - охладели к ней?

- Не знаю, не знаю!

- Старики наши сказали бы: "Это вас лукавый испытывает". А я скажу: доброе дело выше всяких страстей и обольщений. В Симе больше влечения к вам... какого? Плотского или душевного? Что ж за беда! Сделайте из нее другого человека... Вы это можете.

- Нет, не могу, Калерия Порфирьевна. С ней я погрязну.

- Таково ваше убеждение?.. Лучше, Василий Иваныч, пострадать, да не отворачиваться от честного поступка. Ежели вы и боитесь за свою душу и не чувствуете к Симе настоящей любви - все-таки вы ее так не бросите!

"Брошу, брошу!" - чуть не слетело с его губ признание.

Он молчал, отнял руки от лица и глядел в землю, низко нагнув голову, чтобы она не могла видеть его лица.

- Простите меня за то, что разбередила вас! - сказала тихо Калерия и приподнялась. - Пора и в Мироновку. Там детки больные ждут.

До выхода из леса они молчали.

ХVII

С того перекрестка, где всего неделю назад Теркин окликнул глухонемого мужика, они повернули налево.

- Этот проселок, - сказал он Калерии, - наверно доведет нас до Мироновки.

Не больше ста сажень сделали они между двумя полосами сжатой ржи, как, выйдя на изволок, увидали деревню.

У въезда сохранились два почернелых столба ворот, еще из тех годов, когда Мироновкой владел один генерал из "гатчинцев". На одном столбе держался и шар, когда-то выкрашенный в белую краску. Ворота давно растаскали на топку.

- Вы здесь еще не бывали, Василий Иваныч? - спрсила Калерия, ускоряя шаг. Ей хотелось поскорее дойти.

- Нет; на этой неделе собрался и не дошел.

- Есть усадьба? Кто-нибудь живет... помещики или управляющий?

- Знаю, что в доме живет по летам семейство одно. Пайщик нашего общества, некто Пастухов. Не слыхали?

- Нет, не слыхала.

- Я сам не знаком с семейством. Да это ничего. Пойдемте в дом. Я отрекомендуюсь и вас представлю. Они, конечно, будут рады и дадут сведения, куда идти, в какие избы.

- Это не важно! Я и сама найду, только бы туда попасть, в эту самую Мироновку.

Им обоим легче стало оттого, что разговор пошел в другую сторону.

"Будь что будет! - повторял он про себя, когда они молча шли из лесу. - Жизнь покажет, как нам быть с Серафимой".

Тотчас за столбами слева начинался деревенский порядок: сначала две-три плохеньких избенки, дальше избы из соснового леса, с полотенцами по краям крыш, некоторые - пятистенные. По правую руку от проезда, спускающегося немного к усадьбе, расползлись амбары и мшенники. Деревня смотрела не особенно бедной; по количеству дворов - душ на семьдесят, на восемьдесят.

На улице издали никого не было видно; даже на ребятишек они не наткнулись.

- Так в усадьбу идем? - спросил Теркин.

- Спросить бы надо.

- Да вам что ж стесняться, Калерия Порфирьевна?

Она как будто конфузилась.

- Я не трусиха, Василий Иваныч, а только иной раз невпопад. Может, они там отдыхают. А то так Бог знает еще что подумают. Впрочем... как знаете...

Просторную луговину, где шли когда-то, слева вглубь, барские огороды, а справа стоял особый дворик для борзых и гончих щенков, замыкал частокол, отделяющий усадьбу от деревенской земли, с уцелевшими пролетными воротами. И службы сохранились: бревенчатый темный домик - бывшая людская, два сарая и конюшня; за ними выступали липы и березы сада; прямо, все под гору, стоял двухэтажный дом, светло-серый, с двумя крыльцами и двумя балконами. Одно крыльцо было фальшивое, по-старинному, для симметрии.

Все это смотрело как будто нежилым. Ни на дворе, ни у сарая, ни у ворот - ни души.

- Мертвое царство! - вымолвил Теркин.

Они вошли в ворота. И собак не было.

На крыльце бывшей людской показалась женщина вроде кухарки, одетая не по-крестьянски.

- Матушка, - крикнул ей Теркин, - подь-ка сюда!

С народом он говорил всегда на "ты".

Женщина, простоволосая, защищаясь ладонью от солнца, неторопливо подошла.

- Господа Пастуховы тут живут?

- Тут, только их нет.

- Уехали в посад?

- Совсем уехали... раньше как недели через две не вернутся.

- Куда? На ярмарку, в Нижний?

- Нет, лечиться... на воды, что ли, какие. Сергиевские, никак.

Теркин и Калерия переглянулись.

- И никого в доме нет?

- Никого. Вот я оставлена да кухонный мужик... работник опять...

Идти в дом было незачем.

- А скажите мне, милая, - заговорила Калерия, у вас на деревне дети, слышно, заболевают?

Женщина отняла ладонь от жирного и морщинистого лба, и брови ее поднялись.

- Как же, как же. Забирает порядком.

- Доктор приезжал? Или фельдшер?

- Не слыхать чтой-то. Да без барыни кому же доктора добыть?.. Староста у них - мужичонко лядащий... опять же у него бахчи. Его и на деревне-то нет об эту пору.

- А в каких избах больные ребята? - тревожнее спросила Калерия.

Теркин смотрел на ее лицо: глаза у нее стали блестящие, щеки побледнели.

- Да, никак, в целых пяти дворах. Первым делом у Вонифатьева. Там, поди, все ребята лежат вповалку.

- Что же это такое?

- Жаба, что ли. Уж не знаю, сударыня. Нам отлучаться не сподручно, да мы и Я не сподручно, да мы и деревенских- то мало видим. Тоже... народ лядащий!..

- Послушайте, - Калерия заговорила быстро, и голос сразу стал выше, - покажите мне, которая изба Вонифатьева.

- Вон самая угловая, коло колодца, супротив той бани... где тропка-то идет.

- Хорошо!.. Благодарю!.. Василий Иваныч, я пойду... Подождите меня.

- Почему же я не могу?

- Нет, это меня только свяжет. И, как знать, может, болезнь...

- Заразная?

Теркин усмехнулся.

- И очень.

- Так почему же мне-то больше труса праздновать, чем вам?

- Это мое коренное дело, а вам из-за чего же рисковать?

- Нет, позвольте!..

Ему захотелось непременно проводить ее, помочь, быть на что-нибудь годным.

- Прошу вас, Василий Иваныч. Этим шутить нечего. Вы - не один...

И ее глаза досказали: подумайте о той, кто вами

только и дышит.

Он послушался.

- Милая, - обратилась Калерия к женщине, - пока я обойду больных, могут вот они погулять у вас

в саду?

- Что же, пущай!.. Это можно.

- Я вас здесь и найду, в саду. Родной! уж вы не

сердитесь!..

И легкой поступью она удалилась, ускоряя шаг. Из

ворот она взяла немного вправо и через три минуты

уже поднялась к колодцу, где стоял двор Вонифатьевых. Теркин не отрывал от нее глаз.

"А вдруг как это эпидемия?" - спросил он и почувствовал такое стеснение в груди, такой страх за нее, что хоть бежать вдогонку.