Василий Тёркин - Петр Боборыкин

Она не сочла нужным скрыть, что они виделись. Можно его только запутать, если он сам на это намекнет при Серафиме. О том, как он перед ней повинился, она не скажет, раз она дала ему слово, да и без всякого обещания не сделала бы этого. У него душа отличная, только соблазнов в его жизни много. Будет Серафима первая допрашивать ее об этом - она сумеет отклонить необходимость выдавать Василия Иваныча.

- А, вот что!

Горло у Серафимы сейчас же сдавило.

Подали самовар. Она заварила чай и нервно переставляла чашки.

- Какую это ты книжку читаешь, Калерия?

- Для тебя мало занятную. По медицинской части.

- Отчего же для меня незанятную? Ты меня такой дурой считаешь?

- Господь с тобой! А книжка-то специальная... по аптекарской части.

- Ну, ладно...

Голова Серафимы уже горела. Стало быть, они гуляли в лесу. Наверно, Вася не выдержал, размяк перед нею, бухнул ей про все, а после начал упрашивать, чтобы она все скрыла, не выдавала его.

Коли так было, она не будет унижаться, допрашивать: ни Калерию, ни его. Не хотел соблюсти свое достоинство, распустил нюни перед этой святошей - тем хуже для него. Но ее они не проведут. Она по глазам его, по тону сейчас расчует: вышел ли между ними разговор о деньгах или нет.

- А! Вы здесь! - раздался голос Теркина сзади из гостиной.

"Не вернулся балконом, а дорогой, чтобы шито-крыто было", - быстро сообразила Серафима, неторопливо приподнялась и встретила его у дверей.

Он молча поцеловал ее в лоб.

"Покаялся!" - точно молотком ударило ее в темя.

- Вы с Калерией уже гуляли? - спросила она вслух, возвращаясь к столу.

Лица ее он не мог видеть. Голос не изменил ей. Теркин поглядел на Калерию и вмиг сообразил, что так лучше: значит, та на вопрос Серафимы ответила просто, что гуляла с ним по саду. Она ему дала честное слово не говорить о его признании. Он ей верил.

- Да, мы с Калерией Порфирьевной уже виделись.

Свободно протянул он ей руку, пожал и привел к столу.

Он это сказал также просто. Да и почему же ему бегать от Калерии? Серафима в собственном интересе должна воздержаться от всяких новых допытываний.

- Налей мне покрепче, Сима! - прибавил он другим тоном и снял с головы шляпу.

"Каялся, каялся!" - уверенно повторяла про себя Серафима, и ее руки вздрагивали, когда она наливала ему чай. Внутри у нее клокотало. Так бы она и разорвала на клочки эту Калерию!

Скажи та что-нибудь слащавое и ханжеское - она не выдержит, разразится.

Ноздри вздрагивали, и в глазах заискрились огоньки.

Теркин косвенно взглянул на нее и зачуял возможность взрыва.

- Дивное какое утро!.. И в лесу благодать какая! Дух от сосен! Я в ту сторону, в крайний угол леса, прошел. Вы много трав понасбирали, Калерия Порфирьевна?

- Нет, лень разобрала... Так захотелось побродить.

"Ну да, ну да, замазывайте, заметайте след! - думала Серафима, продолжая разливать чай. - Стакнулись проводить меня, как полудурью. Не понимаю я!.."

Рука с чайником дрогнула у нее, и она пролила на поднос.

- Ах ты, Господи! - вырвалось у нее.

- Торопишься очень! - выговорил Теркин и усмехнулся.

- Хорошо, хорошо!

Серафима еле сдерживалась. Она была близка к истерическому припадку и закусывала себе губы, чтобы из ее горла не вылетел хохот или крик.

- А я должен в посад на целый день, - продолжал Теркин, прихлебывая чай.

- Дело? - спросила Калерия.

Она как будто не замечала нервности Серафимы.

- Да... Оно и кстати, Калерия Порфирьевна, вы с Симой побудете... Вам ведь обо многом есть перетолковать... Мне что же тут между вами торчать?

Можно бы этого и не говорить, но так вышло.

- Какие же у нас секреты? - возразила Серафима и поставила чайник на конфорку.

- Все, чай, есть!

Калерия обернула голову в сторону Теркина и тихо улыбнулась ему.

Этой улыбкой она как бы хотела сказать:

"Уж вы не смущайтесь, я вас не выдам".

Он допил свой стакан и начал прощаться с ними.

XIV

На дачу Теркин нарочно вернулся позднее.

Внизу уж не было света. На крыльцо выскочил Чурилин и в темноте подкатил как кубарь к крылу двухместного тильбюри, на котором Теркин ездил или один, или с кучером.

Он передал карлику разные пакеты и сам вскочил прямо на первую ступеньку подъезда.

- Калерия Порфирьевна почивают? - спросил он Чурилина.

- Так точно.

- И барыня также?

- И они у себя в спальне. Свету не видел сквозь ставни.

"Ну, и прекрасно", - подумал Теркин и приказал кучеру, вышедшему из ворот:

- Онисим! Подольше надо проваживать Зайчика. Он сильно упрел...

К себе он пришел задним крыльцом и отпустил Чурилина спать.

"Конечно, - думал он и дорогой и наверху, собираясь раздеваться, - они перетолковали, и Калерия не выдала меня".

Это его всего больше беспокоило. Неужели из трусости перед Серафимой? Разве он не господин своих поступков? Он не ее выдавал, а себя самого... Не может он умиляться тем, что она умоляла его не "срамить себя" перед Калерией... Это - женская высшая суетность... Он - ее возлюбленный и будет каяться девушке, которую она так ненавидит за то, что она выше ее.

"Да, выше", - подумал он совершенно отчетливо и не смутился таким приговором.

Перед ним встал облик Калерии в лесу, в белом, с рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами. Глаза ее, ясные и кроткие, проникают в душу. В ней особенная красота, не "не плотская", не та, чт/о мечется и туманит, как дурман, в Серафиме.

"Дурманит?" - и этого он не скажет теперь по прошествии года.

Вдруг ему послышались шаги на нижней площадке, под лестницей.

"Так и есть! Она!"

Теркин стал все сбрасывать с себя поспешно и тотчас же лег в постель.

Только что он прикрылся одеялом, дверь приотворили.

- Это ты? - выговорил он как можно тише.

- Я!.. - откликнулась Серафима и вошла в комнату твердой поступью, шурша пеньюаром.

- Ты еще не ложилась? - спросил он и повернул голову в ее сторону.

- Ко мне не рассудил вернуться, - начала она возбужденно и так строго, как никогда еще не говорила с ним. - Боишься Калерии Порфирьевны? Не хочешь ее девичьей скромности смущать... Не нынче завтра пойдешь и в этом исповедоваться!..

- Сима!

Он больше ничего не прибавил к этому возгласу.

- Что ж! - Серафима сразу села на край постели в ногах. - Что ж, ты небось станешь запираться, скажешь, что между вами сегодня утром никакого разговора не вышло, что ты не покаялся ей?.. Я, ты знаешь, ни в одном слове, ни в одном помышлении перед тобой неповинна. Не скрыла вот с эстолько! - и она показала на палец. - А тебе лгать пристало? Кому? Мне!.. Господи! Я на него молюсь из глупейшей любви, чтобы не терпеть за него, не за себя, унижения, чуть не в ногах валялась перед ним, а он, изволите видеть, не мог устоять перед той Христовой невестой, распустил нюни, все ей на ладонке выложил, поди, на коленях валялся: простите, мол, меня, окаянного, я - соучастник в преступлении Серафимы, я - вор, я - такой- сякой!.. Идиотство какое и подлость...

- Подлость! - повторил Теркин и хотел крикнуть: "молчи", но удержался.

- А то, скажешь, нет? Ты мне вот здесь слово дал не соваться самому, предоставить мне все уладить.

- Я тебе слова не давал!

- Ха-ха!.. Теперь ты и запираться начал... Отлично! Превосходно! Ты этим самым себя выдал окончательно! Мне и сознания твоего не надо больше! Все мне ясно. С первых ее слов я увидала, что вы уже стакнулись. Она, точно медоточивая струя, зажурчала: "Что нам, сестрица, считаться, - Серафима передразнивала голос Калерии, - ежели вы сами признаете, что дяденька оставил вам капитал для передачи мне, это уж дело вашей совести с тетенькой; я ни судиться, ни требовать не буду. Вот я к тетеньке съезжу и ей то же самое скажу... Сама я в деньгах больших не нуждаюсь... А в том, что я желала бы положить на одно дело, в этом вам грешно будет меня обидеть". Небось скажешь, ты не повинился ей? И она, шельма, раскусила, что ей тягаться с нами - ничего, пожалуй, и не получишь. Ты ей, разумеется, документ предложил, а то так и пароход заложишь и отдашь ей двадцать тысяч. Меня она ничем не уличит. Завещания нет; никто не видал, как папенька распорядился тем, что у него в шкатулке лежало.

- Серафима! - остановил ее Теркин и приподнялся в кровати. - Не говори таких вещей... Прошу тебя честью!.. Это недостойно тебя!.. И не пытай меня! Нечего мне скрываться от тебя... Если я и просил Калерию Порфирьевну оставить наш разговор между нами, то щадя тебя, твою женскую тревожность. Пора это понять... Какие во мне побуждения заговорили, в этом я не буду каяться перед тобой. Меня тяготило... Я не вытерпел!.. Вот и весь сказ!

- Да на тебя точно туман какой нашел... Из-за чего ты это делал? Ну, хотел ты непременно возвратить ей эти деньги - ты мог потребовать от меня, чтобы я выдала ей сейчас же вексель, пока ты не добудешь их. Ведь на то же и теперь сойдет.. Что она потеряет?.. Деньги были в верных руках, проценты мы ей заплатим. Еще она спасибо нам должна сказать, что мы в какой-нибудь банк не положили, а он лопнул бы... Нынче что ни день, то крах!.. Так нет! - почти крикнула Серафима и всплеснула руками. - Скитское покаяние он приносил хлыстовской богородице!