Птичка в клетке или Клетка с птичкой - Нинель Лав

— А друзья? Женщины? — Кира поняла, что ревнует и тут же добавила: — Дмитрий Викторович рассказывал, что чуть ли не всем миром подыскивали тебе невест…

— Заба-авно…

— А как вы думаете… ты думаешь, почему тебе стало хуже?

Но на вопрос Павел не ответил.

— Ты меня ко-огда-ни-ибудь про-остишь? Того… про-ошлого Павла, — тихо спросил он, вспоминая, что там на плацу, видя счастливые глаза «своей бывшей», вдруг ясно понял, что они с матерью тогда сделали с этой молоденькой, влюбленной в него девушкой-спортсменкой: разбили ей сердце и разрушили ее спортивную карьеру — именно от этого осознания ему стало совсем худо… — Своими со-омнени-иями я сло-омал тебе жи-изнь…

— Да, — после небольшой паузы просто согласилась Кира. — Павлуша Шубин разбил мне сердце, а карьеру… видимо, я была не такая уж сильная спортсменка — не сумела собраться, чтобы дальше заниматься любимым делом.

После того, как Кира выплакала на груди у Валентина свою обиду и злость на «коварного обманщика», она, с высоты своих прожитых лет, по-другому взглянула на произошедшее с ними, не снимая, однако, вины с Павла и его матери. Просто она поняла, что ее первая девичья любовь была слишком большой, слишком доверчивой, слишком эмоциональной, сотканной из девичьих грез, восхищения и безграничного доверия. Возможно, она сама наделила своего сероглазого «принца» несуществующими у него качествами, и сама же потом пострадала от этого заблуждения.

— А зачем вам… тебе мое прощение? Ты же стал другим человеком: серьезным, ответственным, властным … — после долгого молчания спросила Кира, глядя в невидимый потолок палаты. — Что от этого изменится? Прошлого же не вернешь. Ну, прощу я того Павла или не прощу… какая по большому счету тебе разница. Ты что, будешь сомневаться, принимая ответственное решение? Не будешь. Может, перестанешь решать за других и научишься выслушивать их мнение? Вряд ли: «я начальник — ты дурак»… Знаешь, у конников есть правило: «упал с лошади, вставай и снова в седло» — это делается для того, чтобы страх перед новым падением и неуверенность не остались бы в твоем сердце — ты должен сесть в седло и закончить тренировку. А тот молодой Павлуша Шубин тогда струсил, «в седло» не сел и не закончил начатое дело… не пришел, не объяснил, не защитил… Кто знает, как бы мы жили, если бы поженились, но мы хотя бы попробовали бы быть вместе… Он нам такой шанс не дал.

— Тогда я ду-умал, что так для тебя бу-удет лу-учше.

— Не надо думать и решать, что для меня лучше — надо было просто спросить, что для меня лучше.

Встав с кресла, Кира на носочках подошла к кровати, нащупала край и присела на краешек.

— Поймите, Павел, прошлого не вернуть и ничего в нем не исправить! И все обиды, и ошибки надо оставить в прошлом, забыть и жить дальше — вы другой, я другая. У вас была своя жизнь, в которой вы меня, скорее всего, и не вспоминали, у меня своя, в которой забывать о вас мне не давали. Моя девичья любовь к Павлуше угасла, и не надо ворошить прошлое: простишь-не простишь… Настоящее лучше прошлого, а будущее еще лучше — новые знакомства, новые отношения…

— А ты у ме-еня есть? В на-астоящем…

— Конечно, и в настоящем, и в будущем, вы… ты отец нашей дочери — ты часть нашей жизни…

— Нет, ты у ме-еня в на-астоящем есть? У меня есть шанс, что ты бу-удешь моей?

— Вы про любовные отношения? — догадалась Кира и улыбнулась — ей было приятно его волнение по поводу любовных отношений.

Павел кивнул, говорить он не мог — горло пересохло от волнения, и Кира скорее почувствовала этот кивок, чем увидела.

— Надо подумать… — облокотившись на спинку кровати, она закрыла глаза и задумалась.

Может быть, если не видеть реальность, то она и не существует?!

Нет больничной железной кровати, от скрипа которой мороз пробирает по коже!

Нет у окна черной удручающей инвалидной коляски с блестящими ободами колес!

Нет болезненно-изнуряющей жалости, от которой перехватывает горло и слезами застилает глаза, и от которой хочется выть и бежать без оглядки из этой больничной палаты!

Нет клетки, сотканной из жалости, обязательств, милосердия и благодарности, в которую она добровольно без чьей-либо помощи забралась и, похоже, уже никогда из нее не выйдет!

Если не открывать глаз, то можно говорить и слушать тихий, тягучий голос когда-то любимого человека, не задумываясь ни о чем и не ища в себе силы взглянуть горькой правде в глаза.

Если не открывать глаз, то не видно болезненной худобы и впалых щек Павла. Не видно его жадных глаз, следящих за тобой с тоской и надеждой, которую ты не имеешь права ему дать, потому что, не хочешь обманывать, ибо тогда дверца собственной клетки обязательно захлопнется, и ты навсегда останешься в ней — жизнь твоя будет посвящена прикованному к инвалидному креслу человеку.

Нет! Такое уже было однажды — пятнадцать лет назад, отказавшись от своей мечты и собственных желаний, она согласилась на брак с нелюбимым человеком и стала жить только ради своей семьи. И что из этого вышло? Принесла ли ее жертва кому-то радость? Нет, никому! Лично она потеряла очень многое… К тому же жертва оказалась напрасной — ее брак, считавшийся окружающими счастливым и почти идеальным, был только липкой, убийственной паутиной, в которую она по недомыслию попала, ее обмотали паучьими сетями и подвесили в темном чулане. И вот теперь она опять оказалась перед выбором: посвятить вторую половину жизни любимому когда-то мужчине, попавшему в безвыходное положение и ожидающего ее добровольную жертву или остаться верной себе и строить свою дальнейшую жизнь так как хочется ей.

Как ей поступить в этой ситуации?

Еще раз совершить ту же ошибку? Жить жалостью и милосердием, упиваясь собственным благородством и жертвенностью?.. Терпеть вспышки ревности парализованного человека, клятвенно уверять его, что счастлива с ним и не желаешь другой доли?

Зачем?

Во имя чего?

Любви то нет!

Или есть?

Если бы она его любила, то, не задумываясь, связала