Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

Хельмо неожиданно тихо рассмеялся.

– Знаешь, я уже полюбил твой жизнерадостный дух.

– Какой есть… – Янгред помедлил. Вдруг захотелось все же извиниться за свою резкость у обозов, но стоило ли? Он ненавидел извиняться. Всегда. К тому же по итогу он оказался прав, а ссора и так разрешилась благополучно. И он просто добавил: – …друг мой.

В первую секунду он сам поразился на себя. «Друг». Кого, кроме Хайранга, он в последние годы награждал таким словом? Честнее сказать иное: использовал его. Чтобы ранжировать подчиненных, чтобы добиваться от них желаемого, чтобы подстегивать и, наоборот, ввергать в уныние. Каждый, кого он звал так, рассчитывал на подвижки в армии и при дворе. Кого переставал звать, – понимал, что проштрафился. Слово было монетой, о его смысле Янгред обычно едва помнил… а потом Лисенок, поджав губы, проходил мимо по плацу, в компании сослуживцев и сослуживиц. Но это сказанное в звездной тиши «мой друг» было вовсе иным. Не монета, не попытка вернуть прошлое, а обещание или просьба. «Мы поладим. Да?» Прошел всего день, как они с Хельмо встретились, но в ответе Янгред уже не сомневался. Чутье. Которому он верил.

Ему ответили слабой улыбкой. С моря опять повеяло холодом. Хельмо прикрыл глаза, и Янгред сделал то же, изгоняя звезды прочь и погружаясь в звуки. Шепот бриза. Журчание реки. Стрекот цикад и пение птиц – земли Острары были богаты птицами с самыми разными голосами, как приятными, так и отвратительными. Птицы в роще пели нежно, то позвякивая стеклянными колокольчиками, то щелкая резными четками. Соловьи, кажется.

– Слышишь, как красиво? – шепнул он.

– М-м-м… обычно, – отозвался Хельмо с удивлением. – Как везде…

– Не скажи. У нас-то нет птиц, – напомнил Янгред. – К нам разве что прилетают ваши, когда поля возделаны. Но не эти. Черные такие, прожорливые…

– Грачи, наверное. – Тон стал другим, мягче. Возможно, Хельмо даже опять смотрел в упор. – Но в долине, которая вам обещана, живет много певчих.

– Здорово. – Янгред открыл глаза и правда встретился с ним взглядом. Нашел там полное непонимание и все же добавил: – Даже в высокоградах птиц мало: их привозят, а они улетают, стоит забыть закрыть клетку. И правильно. В детстве и я был такой птицей.

А о клетке никто не вспомнил.

– Почему? – тихо спросил Хельмо. Кажется, хотел добавить что-то, но не стал.

Янгред поколебался, но подумал, что в столь диких обстоятельствах можно и позволить себе немного бессмысленной честности. Дальше идти вместе. Почему нет? И он рассказал о том, почему покинул двор. О Марэце, вытащившем его из заточения и забравшим с собой. О том, как маленькое братство Багрового Тюльпана сражалось то за одних, то за других. Рассказал и о некоторых войнах, которые видел в Цветочных королевствах.

– Мы присягали королю из рода Мяты и мстили за его сына роду Синей Розы, – шептал Янгред. – С королевой Горькой Полыни искали в горах мечи Воинственных Близнецов, которым цветочные поклоняются, и нам на каждом шагу мешали просветленные пироланги – огромные существа с белой шерстью. Принц из рода Лилии нанял нас, чтобы подготовить почти с нуля армию, и мы боролись с чернолицыми разбойниками…

Хельмо слушал. В глазах горело не просто любопытство – тоска того, кто нигде не бывал.

– Какие они? – спросил он в какой-то момент. – Все эти люди из-за морей? Знаешь… дядя убеждает нас, что вокруг жестокий мир, полный распутных и коварных язычников, что с ними нельзя дружить, что оплотов света все меньше, что…

– Что вы один из этих оплотов и вас все обижают, – не удержался от усмешки Янгред. – Не бери в голову. То же говорят нам. А что касается цветочных, они разные. Их королевства молоды, но сами они блудные дети очень древней цивилизации. Марэц звал ее Общим Берегом… только это не наши берега. Не одни свергенхаймцы лишились дома, цветочные жители вроде бы погубили свой кровавой религиозной войной. И до сих пор сожалеют, до сих пор оплакивают двух королей, пытавшихся остановить то безумие: короля Крапивы и короля Чертополоха. Которые были едины душой и сердцем, но погибли.

Взгляд Хельмо на последних словах сделался странным, будто остекленел.

– Едины, – повторил он. В тоне чудился страх, точно он угадал правду. О том, как Крапиву убили при подписания мира. Как Чертополоха и его подданных изгнали в Шелковые земли, и глаза всех этих изгнанников стали серебристыми. Как прочие до сих пор винят во всем друг друга и потому вечно воюют.

– Свое предназначение тамошние жители читают по звездам, – продолжил Янгред, чтобы не задерживаться на преданиях, от которых у него самого в детстве кровь стыла в жилах. – А стоит кому-то из правителей назваться, как на ладони его вспыхнет гербовый цветок рода. Мята… кувшинка… ирис. Эти земли не просто так носят свое имя.

Рука Марэца тоже вспыхивала – но не тюльпаном, а розой. Правду о его прошлом никто так и не узнал, как не говорил он, отчего стыдится красивой фамилии – ле Спада.

– А где он сейчас? – спросил Хельмо. Глаза его снова прояснились, но грусть не исчезла, точно и эти ответы он предчувствовал. – Твой наставник? И почему ты вернулся? Мне показалось, ты… не очень любишь Пустоши.

«Однажды тебя потянет домой, Звереныш, я уже вижу. Так зачем сбегать?» Янгред сжал губы. Он вспоминал, как запальчиво доказывал обратное, еще в первый день услышав это от Марэца. «Я их всех ненавижу, ненавижу!» Так он сказал, имея в виду и отца, и двор, и вулканы, и снега, и свои слезы. А ёрми стояла в тени и слушала.

– Продолжает воевать, наверное, – ответил он вслух. – Ну а я понял, что жить в странствиях больше не могу, что, возможно, поспешил. Нельзя уходить, потому что обижен. Уйти стоит, только если отпустил. Я отпустил отряд. А дом – нет.

«Я сам уходил, не желая быть тем, кто я есть. И видишь, каким стал?» Янгред тогда выдохнул, глядя на широкие плечи, сияющие доспехи и изумрудный плащ: «Великим». Его лишь потрепали по волосам. «Одиноким». Вокруг было с десяток смеющихся солдат, которых Марэц звал братьями, друзьями, некоторых – сынками. Поэтому Янгред ничего не понял.

– И ты не жалеешь?

Янгред посмотрел ему в лицо, потом вновь – вверх.

– Не знаю. Может, поэтому я и здесь. Ищу ответы. Заново.

«Уходя один раз, Янгред, ты уже не вернешься на прежнюю дорогу». Он услышал это почти десять лет спустя и твердо сказал: «Я готов», ведь его руку крепко сжимали тонкие, не знавшие