Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

еще железных перчаток пальцы. И Марэц улыбнулся. «Удивительно… что заставило меня взять тебя когда-то? Я же знал, что делаю тебе хуже». Он ответил просто: «Рядом с худшим всегда лучшее». Марэц опять улыбнулся, а Янгред впервые заметил раннюю седину на его висках. «Может, и так. Кто бы сказал это мне в твои годы? Удачи».

– Удачи, – словно эхо из прошлого.

Боковым зрением Янгред увидел светящееся пятнышко и стал следить за ним. Пятнышко – насекомое – двигалось кругами, иногда присаживаясь отдохнуть на стебли цветущих трав. Хельмо тоже наблюдал, золотой огонек бился в его зрачках. Снова встретившись с ним глазами, Янгред наконец заставил себя сбросить наваждение. Это уже слишком. Слишком серьезно, слишком близко. Для первого дня, для второго, для сотого. Некоторых вещей не знал даже Лисенок – он-то искренне считал, что Янгред поддержал кампанию, лишь бы отделаться от настырной семейки. И пусть. Так что он спохватился, изобразил на лице самое зверское выражение и заворчал:

– Найдешь тут с вами что-то, кроме неприятностей!

Хельмо тихо засмеялся, оправдываться не стал. Светляк, пометавшись меж его лицом и лицом Янгреда, полетел прочь. Теплое мерцание исчезло, но глаза Хельмо по-прежнему блестели в сумраке: там словно золотились два крошечных солнца или мерещилось? Янгред вздохнул, опять зажмурился и растянул губы в ничего не выражающей усмешке.

– А теперь ты расскажи мне о…

Лебедице. Деревянных кольцах. Грачах. О том, что в ваших краях думают о любви. О чем угодно, посветлее и попроще. Но выбрать Янгред не успел.

– Смотри! – Хельмо дернулся в траве. Пришлось схватить его за плечи, но уже спустя мгновение руки – горячие, дрожащие, сильные – впились в ответ. – Осторожнее!

Рывок. Удар о землю. Сбивчивое дыхание. Алую вспышку Янгред уловил даже сквозь сомкнутые веки и сразу открыл глаза. Первой он заметил траву, взрытую дробью там, где он только что лежал, а вторыми – цветные огоньки, рассыпающиеся в небе безумным садом. Сигнал. Солдаты были живы.

В городе зазвенели словно все колокола разом. Вокруг загрохотали новые выстрелы.

7. Гнилое золото

Хинсдро отложил послание и прижал ладони к прохладной столешнице из полированного малахита. Это всегда помогало успокоиться, сосредоточиться, в правильном порядке выстроить нужные мысли и разогнать ненужные. Но сейчас никак не получалось это сделать: слишком жестоким оказалось потрясение.

«Инада потеряна. Помощи нет».

Глаза все время натыкались на эти слова; Хинсдро едва осознавал, что скалится хуже зверя. Вонючая клоака. Неблагодарные дикари. А все Вайго, Вайго с его поистине имперской жадностью, и этот, этот, будь он проклят, этот, притащивший любимому царю упирающуюся Инаду на блюде. Чего ей не хватало? Наместника поставили не острарского, а из приблудных воевод, не посмотрев на кочевничью кровь; в жены ему дали скользкую девку, дочь богатого заморского сагиба… И что? Потеряна. Сколько надо было защищать Инаду от набегов? Сколько денег выбросить, чтобы запущенный порт расцвел, а по суше к городу вела такая славная дорога? И что в благодарность? В благодарность змея Имшин, похоронив мужа, заключает тайный договор с Пиратской Вольницей и нанимает головорезов в Шелковых землях. Встречает государевы приказы отравленными дарами. А союзники-то, союзники эти дары приняли! Даже для Хельмо доверчивость была вопиющей. Впрочем…

Впрочем, он хотя бы не набрался наглости просить помощи.

Хельмо поступил более умно и менее благородно, чем можно было ожидать: судя по письму, союзные войска, не взяв город штурмом, не стали тратить время на осаду. Они двинулись прочь теми дорогами, где должны были нагнать Самозванку. Нагнать и ударить с тыла, а лучше бы – опередить, заслонить столицу. Вот только все равно Хельмо растерял на распри немало времени. Самозванка, если узнала, теперь радуется. Радуется, дрянь, и пирует в захваченных стенах, под крики тех, кого пытают в казематах.

Шансов, что девчонка не доберется до Ас-Кованта, оставалось все меньше: бьющиеся с ней части то и дело терпели поражения. Она превосходила их в вооружении, превосходила в хитрости и свирепости. С каждой вестью Хинсдро спал все хуже. Больше самого факта, что войска Осфолата приближаются, его ужасало одно – некоторые города сами открывали им ворота. Просто открывали ворота и выносили хлеба и ключевую воду, мед и цветы, парсуны с ликами Первой династии. Насколько Вторую должны ненавидеть, чтобы впускать иноземцев и людоедов? Или девчонка – ведьма? Или…

«Народ не обманешь. Народ все понимает лучше коронованных. Ты сам все понимал лучше, когда корону носил другой. Что, если девчонка?..»

Нет. Он ударил по столу; боль помогла ненадолго очнуться. Нет! Они мертвы, вся династия, как ни ужасно. Вайго сжег собственных детей, и жену, и себя; к этому катилось давно, чуть ли не с начала его правления, такого славного, ознаменованного походами и пирами, свободомыслием и дружбой с соседями… Смешно. Смешно, что за самым ярким блеском пламени всегда можно найти горсть пепла. Или хуже – гнилое тряпье, которое кто-то пытается там сжечь. Вайго не смог. И это за его грехи все теперь расплачиваются; из-за его грехов сам Хинсдро – еще боярин, с совсем слабой сединой, счастливый отец несмышленого малыша – выл над обугленными костями, в которых по оплавленному медальону с гравировкой узнал жену. Илана была у самых дверей, почти выбралась, да видимо, задохнулась в дыму. А теперь только искореженная побрякушка с бесхитростной надписью «Для лебедушки» холодила грудь на общей цепочке с солнечным знаком.

Вайго. Всему виной – Вайго. За что он и Илану утащил за собой?

«К лучшему ведь, – отдалась в голове горькая мысль. – Не видит она тебя такого – злобного, седого да трясущегося. Не за такого замуж шла».

Хинсдро зарычал. Сгорбился, сжал голову руками и стал тихо молиться.

«Пустое, пустое…»

Глумливый шепот, зародившийся в снах, все чаще звучал и наяву, особенно в этом кабинете – просачивался в виски, занимал постепенно всю голову. Почти такой же чудовищный, как шепотки на улице и в понурой Думе, где, похоже, тоже уже размышляли. Не зря ли когда-то развязали Хинсдро руки, встали за его спину? Не зря ли порадовались тому, что черный боярский петух заклевал красного воеводского? Есть ли у черного петуха шпоры, выстоит ли он против белой лисицы, повадившейся в курятник?

«А может, перевешать их, а? Пока не поздно? Старые все да зубастые, каждый родовит, сбросят тебя и заменят рано или поздно. Лучше найти молодых да льстивых, и всех, всех к ногтю…»

Хинсдро вскочил, заметался. Он почти ненавидел себя, но думал, думал о соратниках, с которыми не разлучался последние десять, а то и больше лет. Ярго с глазами зелеными