Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина

жутковато. А потом я поняла, что не представляю, куда ты делся и где я нахожусь. Вообще, в пространстве. Глобально и в частности.

– Ну теперь-то не страшно, – все бодрил голосом Матвей, выуживая ее из машины и подхватывая на руки, – я же рядом!

И понес куда-то, продолжая развеивать все ее страшилки:

– А в машине есть навигатор, на котором отмечена точка, где мы находимся.

Он все нес и нес ее. Наконец остановился и объяснил, что происходит:

– Так, сейчас я тебя уложу и кое-что еще доделаю, но ты повязку не снимай, потерпи, совсем немного осталось.

Вместе с Клавдией в руках он опустился на одно колено и действительно положил ее на землю, ну не совсем уж прямо на землю, а на нечто непонятное, мягкое и совсем не холодное, и отошел. Что-то он там делал, чем-то шуршал рядом с ней и над ней.

«Может, он палатку ставит? – предположила заинтригованная Клавдия. – Ну, ту самую разработку их фирмы, что они для военных делают?»

Куда-то делись, испарившись без следа, все напугавшие ее мысли и страхи, которые она переживала еще несколько минут назад, сидя в машине, сменились здоровым таким, перекормленным вконец любопытством, понуждающим строить всякого рода предположения: одно красочней и замысловатей другого. Но Клавдия стоически терпела, останавливая рвущиеся на свободу вопросы, а вместе с ними и неосознанно тянущиеся к повязке руки.

– Ну почти все, – порадовал Матвей, опускаясь на колени рядом с ней. – Осталась пара моментов.

Он снова чем-то зашуршал, и Клава почувствовала, как он укрывает ее сверху.

– Ну вот, – подвел он итог всем своим делам, – сейчас я сниму с тебя повязку, но ты глаза не торопись открывать, подожди буквально пару секунд, я скажу, когда можно, – говорил он, развязывая и снимая платок с лица Клавы.

Посмеиваясь про себя, она прислушивалась к тому, что происходит. Почувствовала, как он лег бок о бок слева от нее, поправил шапку у нее на голове, нахлобучив поглубже, подтянул то, чем ее раньше укрыл, наверное спальник или одеяло, Клаве под самый подбородок. И все – прекратив всякую суету, движение и шуршание, лег ровно на спину рядом, касаясь плечом и рукой Клавдии, медленно выдохнул, видимо приводя себя в ровное, спокойное состояние, и разрешил:

– Можешь открыть.

Она распахнула глаза… и, сделав непроизвольный, потрясенный, судорожный вдох-всхлип, забыла дышать вообще!

Огромное, бездонное и бесконечное черно-бархатное небо, усеянное мириадами звезд, мерцающих бриллиантовым блеском разных оттенков: то желтоватым, то сине-голубым или красноватым – в обрамлении сверкающей короны Млечного Пути раскинулось над ней…

Затаив дыхание, Клавдия смотрела в Небо… а Небо смотрело на нее, захватывая и словно втягивая в себя все ее существо.

Небо бесконечного Космоса подавляло и одновременно возвеличивало, поднимая над всякой глупой и смешной суетностью, над пустыми человеческими страстями и мимолетностью бытия. Его невозможно было объять взглядом, скудными возможностями человеческого зрения, и невозможно было осмыслить убогой ограниченностью человеческой фантазии и воображения – оно было непередаваемо Великолепно и Непостижимо.

Внутри Клавдии, где-то на периферии сознания, постепенно нарастая, зазвучала какая-то потрясающей красоты тихая музыка: дивный аккорд, разложенный на несколько голосов, возвышающий и исцеляющий душу своей прекрасной гармонией, который пели-тянули небесные ангелы или сами звезды…

Она вдруг почувствовала непонятную боль, сдавившую грудь, и, только сейчас сообразив, что давно уже не дышит, вдохнула полной грудью, словно вбирала еще и таким образом в себя это Небо, и медленно выдохнула.

Невозможно было оторвать взгляда от этого великолепного Зрелища – Небо втягивало в себя, словно соединяло ее личность с собой и со всем Сущим, со всем Миром невидимыми нитями и потоками, давая понять и почувствовать, что она всего лишь маленькая часть чего-то невероятно огромного и прекрасного, позволяя ей выйти за пределы рассудочного и слиться с этим самым Единством…

В какое-то мгновение от этого почти непереносимого величия и погружения в звездный Космос Клавдии стало вдруг не по себе, и она ухватилась за руку Матвея, как за надежный якорь, способный заземлить ее и удержать на краю Мироздания…

А он осторожно сжал ее ладошку в своей большой, теплой ладони, и они лежали, держась за руки, глядя в необъяснимый, непостижимый и невероятный Космос, и молчали.

Долго молчали. Не фиксируя истекающего в тот же бездонный Космос времени, но чувствуя себя чем-то единым в этом их молчаливом, благоговейном созерцании.

– «Не будь атеистом, душа не блудница, здесь к Богу так близко, что грех заблудиться…» – нарушив тишину, прошептала благоговейно Клавдия строчку из запомнившегося ей стихотворения поэта Владимира Скобцова. Помолчала и спросила тихонько, словно боясь громким голосом потревожить Небесную Гармонию: – Как ты думаешь, как жили наши предки, глядя вот в такое Небо? Когда никакого «светового шума» и электричества нет и в помине. А ночью тьма захватывает человека, стоит тому переступить порог дома. И он поднимал голову, смотрел вверх и видел вот Это.

Матвей ответил не сразу, смотрел на Небо, представляя и примеряя на себя описанную ею ситуацию, размышляя над ответом.

– Думаю, так же и жили, как мы. Любили и ненавидели, страдали и радовались, предавали и жертвовали собой ради близких или идеи какой. Люди не меняются, и человеческая природа, двойственность его сущности, всегда одинакова и остается прежней во все времена. Только им требовалось гораздо больше мужества и смелости, чтобы жить, потому как полагаться нашим предкам приходилось исключительно на самих себя, на свои способности и возможности. Царь далеко, государство с его законами где-то там же, рядом с государем, и никакой тебе медицины, полиции и социальных институтов, защищающих права населения. Ну и грешить, наверное, было страшней, потому что поднимаешь глаза в это Небо – и становится совершенно очевидно, что существует нечто Высшее, управляющее жизнью, которое обязательно рано или поздно рассудит и накажет по справедливости, да так, что никакое раскаяние не спасет.

– Страшно, – помолчав, согласилась с его оценкой Клава. Помолчала еще и произнесла восхищенным, восторженным шепотом: – И непереносимо прекрасно.

– Да, – согласился Матвей, – непереносимо…

Перевернулся на бок, приподнялся на локте, всмотрелся в еле различимые черты девичьего лица, медленно наклонился и накрыл ее губы своими губами…

Сначала совсем легко, лишь обозначив поцелуем поддержку и полное созвучие с тем, что она испытывает и переживает в этот момент. Но через пару секунд что-то огромное, как Небо, которое дышало и жило над ними, непреодолимо и яростно полыхнуло в них обоих, захватывая целиком и полностью в свое огненное притяжение, и поцелуй превратился в страстный, обжигающий и… потрясающе прекрасный.

Душами, телами, чем-то необъяснимым и мощным они устремились друг к другу, торопясь слиться, стать единым целым,