Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология

Они вместе в обнимку вернулись назад,

И воскликнул Банкир в умилении:

«Вот воистину лучшая нам из наград

За убытки, труды и терпение!»

Так сдружились они, Браконьер и Бобер —

Свет не видел примера такого, —

Что никто и нигде никогда с этих пор

Одного не встречал без другого.

Ну а если и ссорились все же друзья

(Впрочем, крайне беззубо и вяло),

Только вспомнить им стоило песнь Хворобья

И размолвки их как не бывало!

Томас Гарди

1840–1928

Родился в графстве Дорсет в семье каменщика. Шестнадцати лет поступил работать помощником архитектора и усиленно изучал архитектуру. В 1862 году начинается его литературная деятельность. На протяжении почти полувека Гарди один за другим печатает свои романы, среди которых такие знаменитые, как «Мэр Кэстербриджа» и «Тэсс из рода Тербервиллей». Свои стихи Гарди начал публиковать лишь на склоне лет. Репутация Гарди в английской поэзии очень высокая, и лучшие его стихотворения (например, «Дрозд в сумерках») входят во все антологии.

Возле Ланивета. 1872 год

Указательный столб там стоял на пригорке крутом —

        Неказист, невысок.

Где мы с ней задержались немного, осилив подъем,

        На распутье вечерних дорог.

Прислонившись к столбу, она локти назад отвела,

        Чтоб поглубже вздохнуть,

И на стрелки столба оперла их – и так замерла,

        Уронив подбородок на грудь.

Силуэт ее белый казался с распятием схож

        В сизых сумерках дня.

«О, не надо!» – вскричал я, почуя, как странная дрожь

        До костей пробирает меня.

Через силу очнулась, как будто от страшного сна,

        Огляделась кругом:

«Что за блажь на меня накатила, – сказала она. —

        Ну. довольно, пойдем!»

И пошли мы безмолвно в закатной густеющей тьме —

        Все вперед и вперед.

И, оглядываясь, различали тот столб на холме

        Среди голых болот.

Но в ее учащенном дыханье таился испуг,

        Искушавший судьбу:

«Я увидела тень на земле, и почудилось вдруг,

        Что меня пригвоздили к столбу».

«Чепуха! – я воскликнул. – К чему озираться назад?

        Не про нас эта честь».

«Может быть, – она молвила, – телом никто не распят,

        Но душою распятые – есть».

И опять побрели мы сквозь сумерки и времена,

        Прозревая за тьмой

Муку крестную, что на себя примеряла она —

        Так давно… Боже мой!

Дрозд в сумерках

Томился за калиткой лес

От холода и тьмы,

Был отуманен взор небес

Опивками зимы.

Как порванные струны лир,

Дрожали прутья крон.

В дома забился целый мир.

Ушел в тепло и сон.

Я видел Века мертвый лик

В чертах земли нагой,

Я слышал ветра скорбный крик

И плач за упокой.

Казалось, мир устал, как я,

И пыл его потух,

И выдохся из бытия

Животворящий дух.

Но вдруг безлиственный провал

Шальную песнь исторг,

Стон ликованья в ней звучал,

Немыслимый восторг:

То дряхлый дрозд, напыжив грудь,

Взъерошившись, как в бой,

Решился вызов свой швырнуть

Растущей мгле ночной.

Так мало было в этот час,

Когда земля мертва,

Резонов, чтоб впадать в экстаз,

Причин для торжества, —

Что я подумал: все же есть

В той песне о весне

Какая-то Надежды весть,

Неведомая мне.

Джерард Мэнли Хопкинс

1844–1889

Хопкинс родился в зажиточной лондонской семье. Учился в Оксфорде, где принял католичество и вступил в общество иезуитов. В 1877 он был посвящен в сан священника и в дальнейшем служил в разных приходах, в том числе в беднейших трущобах Ливерпуля. С 1884 года – профессор древних языков в Университетском колледже в Дублине. При жизни стихов не печатал и никому, за исключением одного или двух близких знакомых, не показывал. Его «Стихотворения» были опубликованы лишь в 1918 году его другом – поэтом Робертом Бриджесом. Поэзия Хопкинса – новаторская во многих отношениях. Радостное переживание богоприсутствия в мире сочетается в ней (особенно в поздних стихах) с сердечным надрывом и глубокой скорбью.

Пестрая красота

Славен Господь, сотворивший столько пестрых вещей:

    Небо синее в пежинах белых; форелей в ручье

    С розоватыми родинками вдоль спины; лошадиные масти,

Россыпь конских каштанов в траве; луг, рябой от цветов;

    Поле черно-зеленое, сшитое из лоскутов;

    Для работ и охот всевозможных орудья и снасти.

Все такое причудное, разное, странное, Боже ты мой! —

    Все веснушчато-крапчатое вперемешку и одновременно —

    Плавно-быстрое, сладко-соленое, с блеском и тьмой, —

Что рождает бессменно тот, чья красота неизменна:

                                  Славен, славен Господь.

Фонарь на дороге

Бывает, ночью привлечет наш взгляд

Фонарь, проплывший по дороге мимо,

И думаешь: какого пилигрима

Обет иль долг в такую тьму манят?

Так проплывают люди – целый ряд

Волшебных лиц – безмолвной пантомимой,

Расплескивая свет неповторимый,

Пока их смерть и даль не поглотят.

Смерть или даль их поглощают. Тщетно

Я вглядываюсь в мглу и ветер. С глаз

Долой, из сердца вон. Роптать – запретно.

Христос о них печется каждый час,

Как страж, вослед ступает незаметно —

Их друг, их выкуп, милосердный Спас.

Свеча в окне

Я вижу, проходя, свечу в окне,

Как путник – свет костра в безлюдной чаще;

И спиц кружащихся узор дрожащий

Плывет в глазах, и думается мне:

Кто и какой заботой