Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

Одна из лучших сценок спектакля называлась «Однажды вечером» (автор – А. Хазин), которая была вставным номером («волшебная» тема в ней отсутствовала). Речь в ней шла о пожилой паре – профессоре и его супруге, которые сумели до старости сохранить любовь и душевную близость. Действие сценки происходило в сквере на лавочке, причем герой Райкина исполнял задушевную песню в ритме вальса «Осенние листья» Б. Мокроусова и М. Лисянского, которой, после выхода спектакля в свет, суждено будет стать всесоюзным шлягером. Уже в наши дни ее заново перепоет Алла Пугачева в телемюзикле «Старые песни о главном» (1997), объяснив это тем, что песня была одной из любимых у ее покойной мамы. Скажем прямо, спев ее по-своему, Пугачева вдохнет в нее новую жизнь.

Возвращаясь к Райкину, отметим, что именно со спектакля «Человек-невидимка» начнется и его певческая слава: в последующих своих постановках он будет исполнять от одной до нескольких песен, некоторые из которых станут очень популярными, уйдя в народ.

В 1956 году Райкин выпустил новый спектакль – «Времена года», автором которого был уже другой драматург: не Зискинд, но опять же его соплеменник – Владимир Лившиц. Правда, на самом деле он был лишь номинальным автором спектакля, поскольку тот создавался усилиями всей труппы театра. Однако Лифшиц как поэт написал к постановке целый букет песен – четыре штуки под названием «Весенняя», «Летняя», «Осенняя» и «Зимняя» (автором музыки был Матвей Блантер). Чтобы не обижать его, Райкин отдал ему авторство в спектакле, а также взял его в свой театр завлитом – заведующим литературной частью. Артист часто поступал подобным образом со своими авторами – таким образом он помогал им глубже войти в коллектив: ездить с театром на гастроли, ближе познакомиться с артистами.

Режиссером-постановщиком был приглашен вахтанговец Евгений Симонов, с отцом которого, Рубеном Симоновым, Райкин был дружен. Причем дела Симонова-младшего на творческом поприще в ту пору шли не совсем гладко – только что провалился его новый спектакль, но Райкина это нисколько не смутило, а даже наоборот. Впрочем, послушаем самого Е. Симонова:

«В то время я поставил спектакль – крайне неудачный. Назывался он «Вот она, любовь» Веры Кетлинской. Несмотря на популярное имя автора и участие в спектакле молодых артистов Яковлева и Кацынского, у нас ничего не получалось. Пресса была безжалостна, и, уверенный, что Аркадий Исаакович наслышен о нашем провале, я уже не сомневался, что он просто не захочет приглашать в свой театр скомпрометированного режиссера. И вдруг… раздался междугородный телефонный звонок. Решив, что это кто-нибудь звонит отцу, я небрежно снял трубку и, остолбенев, услышал знакомый голос:

– Женя? Простите, это Евгений Рубенович?

– Да, Аркадий Исаакович. Он самый.

– Помните о нашем разговоре у «Метрополя»?

– А как же…

– Так вы – как? Не передумали?

– Что вы… Как можно…

– Я завтра утром буду в Москве. Вы смогли бы зайти ко мне в Театр эстрады, знаете, на площади Маяковского?

– В какое время?

– А как вам удобно?

– Я, как вы. Мне нетрудно приспособиться к вашему распорядку дня. Вы же так заняты…

– Если часов в тринадцать? Вы не суеверны?

– Суеверен, но это число счастливое для вахтанговцев…

– Итак, жду вас в час дня прямо в зрительном зале. Проходите через служебный вход. Я предупрежу. Вас пропустят. Привет Рубену Николаевичу. До завтра…

Театр эстрады, находившийся тогда на площади Маяковского, уже давно снесен, на его месте высится гостиница «Пекин». До «Пекина» там работал молодой театр О. Ефремова «Современник». Но все это еще впереди, а пока я, одетый небрежно, но гладко выбритый, входил в полутемный зал театра. Зал был вытянут в длину, как железнодорожный туннель, и в середине зала, перед входом, за режиссерским столиком с настольной лампой под стеклянным зеленым абажуром сидела большая группа людей, и все смеялись, как на вечеринке.

Я некоторое время постоял в дверях за тяжелой пыльной занавеской и, наконец, набравшись храбрости, словно в омут, провалился в черное пространство зрительного зала Московского театра эстрады и поплыл к маленькому островку, освещенному настольной лампой под зеленым абажуром. При моем приближении смех смолк, и Аркадий Исаакович, отложив в сторону отпечатанную на машинке интермедию, которую он, по-видимому, читал исполнителям, с места в карьер начал:

– А вот и молодой Симонов, о котором все газеты пишут. Пусть он не огорчается. Чем больше о нем пишут газеты, тем лучше, а ругают они или хвалят – не имеет решительно никакого значения. Вот меня, например, хвалили только один раз, а все остальное время бранили! (Здесь великий сатирик, конечно же, лукавил – на самом деле пропорции были диаметрально обратными. – Ф. Р.). Но как! Я ведь у них и пошляк, и развратитель молодежи, и антисоветчик, и слуга проклятого империализма!

Запомните на всю жизнь, что критики более всего ненавидят музыку, поэзию и юмор, потому что лишены: во-первых, музыкального слуха, во-вторых, умения мыслить образами и, в-третьих, дара от души смеяться. Люди, лишенные этих трех качеств, обречены ненавидеть нас, грешных. Мы действуем на них, как красное на быка. Мы вызываем в них чувство злобы, ревности и зависти! Бог с ними! Они несчастные, неполноценные люди. Их пожалеть надо и никогда, ни при каких обстоятельствах не читать их рецензии, ибо они могут сбить нас с пути истинного и превратить в нетрудоспособных зануд. Критики пытаются умышленно убить нашу волю. Они клоуны, они порождение дьявола. А скольких людей они погубили! И Мандельштам, и Бабель, и Мейерхольд, и Таиров на их совести! Уважаемые лицедеи! Актеры и актерки! Я произнес в адрес нашего молодого коллеги этот длинный монолог, чтоб сразу настроить его на нужную волну, чтоб он выкинул вздор из головы и радостно вошел в наш союз. Знакомьтесь!

Я поклонился, и актеры театра мне благосклонно зааплодировали…

Репетиции начались в Москве в январе 1956 года, а в марте были перенесены в Ленинград в Театр эстрады на улице Желябова, там проходил и выпускной период спектакля…»

В отличие от предыдущего спектакля, в этом не было единого целостного сюжета, а был набор интермедий на разные темы. Естественно, главным героем большинства сценок был по-прежнему Райкин. Например, в моносценке «Жанна на шее» (автор – А. Лихачев; названа так в честь очень популярного в те годы фильма «Анна на шее» 1955 года выпуска) артист в течение нескольких минут читал монолог пожилого человека, который раздавлен случившейся с ним драмой: он оставил свою жену-ровесницу ради молодой любовницы, а последняя его через год бросила ради более молодого ухажера. То есть человек погнался за журавлем в небе, упустив синицу в руках.