Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

Вообще за долгие годы работы Райкина в труппе Театра миниатюр (более полутора десятка лет) в его арсенале накопился не один десяток персонажей из разряда начальственных: от самых низших (вроде начальников канцелярий) до достаточно высоких (директоров крупных предприятий, председателей колхозов и министерских чиновников). Самые острые интермедии на подобного рода руководителей стали появляться в репертуаре артиста на излете сталинской эпохи: за год до смерти вождя – в 1952 году («Лестница славы» и «Непостижимо»). Как мы помним, в первой был показан испорченный большой должностью человек, во второй – безголовый (или безмозглый) чиновник.

Между тем в середине 50-х в советских СМИ шла весьма оживленная дискуссия на тему: «Какой быть сатире?» Всем хотелось найти золотую середину, чтобы и волки были сыты, и овцы были целы. Как заявил известный поэт Александр Безыменский: «Чернить наших руководителей мы не позволим. Но, охраняя их от клеветы, надо не дать возможности понять это так, что прекращается борьба с бюрократами и разложившимися людьми». Поэтому чернить руководителей сатирикам особо не давали, а если разрешали это делать, то только избранным – вроде Главного Художника Аркадия Райкина. В принципе это была вполне взвешенная политика в государстве, которое считалось идеократическим (главным в нем всегда является идеология) и где слово имело большое значение – ему верили, к нему прислушивались (не то, что теперь, где слово почти полностью утратило свой прежний эффект – никто в него уже по большому счету не верит).

В сатирическом журнале «Крокодил» в 1953 году (№ 12) было опубликовано коротенькое четверостишие поэта Юрия Благова под названием «Осторожный критик». Звучало оно следующим образом:

Я – за смех! Но нам нужныПодобрее ЩедриныИ такие Гоголи,Чтобы нас не трогали…

Четверостишие стало достаточно популярным, а крылатым стало после того, как в середине 50-х его использовал в одной из своих речей сам Хрущев (после этого Ю. Благова приняли в Союз писателей СССР – то есть за одно четверостишие!). С этого момента сатира в СССР несколько ожила и с ее стороны начался новый антибюрократический «накат». Он нужен был Хрущеву, чтобы расчистить площадку для новых, собственных кадров взамен сталинских. Поэтому бюрократов старой формации старались всячески высмеять средствами эстрады, литературы и кинематографа. Например, в последнем объявился новый нарицательный персонаж: бюрократ Огурцов из комедии Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь» (1956) в исполнении Игоря Ильинского (как мы помним, в его арсенале уже был подобный образ – бюрократ Бывалов из «Волги-Волги» (1938) – опять же бюрократ сталинской формации).

Напомним, что в феврале 1956 года прошел XX съезд партии, где Н. Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности Сталина», в котором фактически на весь мир объявил вождя всех народов преступником. После этого личность вождя начала подаваться в массовых СМИ весьма критически, как и многие его деяния. Сделано это было не случайно. Во-первых, таким образом Хрущев и его команда готовили почву для удаления из большой политики целой группы деятелей, которые мешали им проводить задуманные реформы (речь идет о Молотове, Кагановиче и Маленкове, которых через год действительно отправят на пенсию), во-вторых – с помощью очернения Сталина и его политики высшая гос-, парт– и хозноменклатура навсегда убирала долгие годы висевшую над ее головой секиру репрессий (для этого, под видом борьбы со сталинскими перегибами, были заметно урезаны полномочия карательных органов).

Между тем, даже отдавая образ Сталина на заклание своим идеологам, тогдашние властители все-таки знали меру. Например, сатиру к этому делу они не подключили. Поэтому тот же Райкин, до этого блестяще изображавший с помощью масок различных западных политических деятелей (Черчилля, Аденауэра, папу римского и др.), изображать на сцене Сталина не стал. Зато много позже, уже при Горбачеве, это станет делать другой его соплеменник – Геннадий Хазанов. Однако вернемся к программе «Времена года» (1956).

Как мы помним, в ней Райкин выступил еще и как певец, исполнив целых четыре песни. Вот как об этом вспоминает режиссер спектакля Евгений Симонов:

«Я люблю музыку, сам мечтал стать музыкантом. К счастью, мои родители силой заставили меня научиться играть на фортепьяно. Музыкальные репетиции доставляли мне истинное наслаждение, и работа с Аркадием Исааковичем над песенками к спектаклю «Времена года» – одна из самых светлых страниц моей биографии. Песенки называлась соответственно: «Зима», «Весна», «Лето», «Осень» – и каждая репетировалась отдельно, почему-то по вечерам, по окончании спектакля, прямо на сцене, при неярком освещении. Во всем театре стояла тишина. С Невского проспекта иногда доносился звук сирены, то ли «Скорой помощи», то ли милицейской машины. Во всем театре, кроме Райкина, концертмейстера, меня, дежурной в проходной и спящего пожарника, никого не было. Благодать!

Райкин, выйдя перед занавесом, пел:

Огни катка сверкали, потрескивал мороз.Торчал у продавщицы наружу только нос…

Я поражался, как артист без всякого грима действительно замерзал на сцене – нос его становился красным. Пальцы без перчаток костенели, голова уходила в плечи, и его ступни в черных туфлях стучали друг о друга. Он не заглушал своей игрой ни текста, ни мелодии. Игра становилась фоном куплета и не мешала ни стихам, ни музыке. Это называется – исполнительское искусство. Уметь исполнять куплет не так-то просто, как кажется, и Райкин, обладая абсолютным чувством меры и не останавливая игры, успевал при этом намекнуть зрителю – смотрите, мол, какая красивая песенка. Неплохо было бы, если бы она врезалась в вашу память. Слово «репетиция» происходит от французского «репете» – что означает «повторять», и Райкин часто останавливался, требовал замечаний, сердился, если их не было, ждал советов, забывал о времени и бился над каждой фразой нехитрой песенки, как бьется виртуоз-пианист над каким-нибудь сложнейшим пассажем из сонаты Сергея Прокофьева…»

Отыграв премьеру «Времен года» в Ленинграде, райкинцы привезли спектакль в Москву. Там директором представления был известный администратор Павел Леонидов (кстати, родственник Владимира Высоцкого). Вот как он вспоминал о тех временах в своих мемуарах:

«Я проводил гастроли этой программы в Москве. Летом. Но не как обычно в «Эрмитаже», а в помещении Театра имени В. Маяковского. И здесь за два с половиной месяца познакомился я довольно близко с худруком ленинградского Театра миниатюр А. Райкиным. И с главным режиссером театра А. Райкиным. И с ведущим актером этого театра А. Райкиным. Нет, музыку и декорации писал не он. И текст он покупал на стороне, а вот репетировал сам. И репетировал страшно: до изнеможения каторжного, до умирания на кушетке в гримуборной, до приступов безудержного гнева – молчаливого, до белизны меловой лица, когда руки напрягаются и мелко трясутся…