Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

— Определите старшего матроса Шабунина штатным вестовым на плавбазу «Саратов», — обратился Щербаков к Потапову. — «Неву» на ремонт ставим. Пора и нам со штабом туда перебираться.

Позёвывая, выбрался начальник политотдела Хомутов. Снял фуражку, потёр лысину, снова надел. Последним из машины вывалился грузный начпрод Коновалов. Майору не терпелось отведать свеженины под водочку. Заметив расположение комдива к Шабунину, отвёл свинаря в сторонку, ласково погладил по плечу, заговорщически понизив голос:

— Наших красавчиков, надеюсь, пометил, как я сказывал?

— Так точно, тащ маёр!

— Показывай, Юраня, хозяйство! — потёр руки Коновалов.

У ворот фермы–сарая скрипнул тормозами «Уазик». Приехали члены ревизионной комиссии. Пока ревизоры выходили из машины, на подворье визжа и похрюкивая выбегали упитанные свиньи. Лениво вихляя жирными задами, тяжёлые хрюшки давили копытцами подстывший песок. Среди откормленных свиней бросались в глаза худобой и надписями на впалых боках четыре дистрофана: «Комдив», «Начштаба», «Начпо» и «Начпрод».

Изумлённые ревизоры затряслись в плохо сдерживаемом смехе.

— А чтоб не говорили, что начальство себе лучших выбирает, — быстро нашёлся Щербаков. — Взвешивайте! — распорядился он.

Мичману Сомову, боцману с «Невы», поручили забить доходяг, предназначенных для личной продажи. Не спеша разделаться с ними, боцман долго хохотал, глядя на бедолаг.

— Вот это хряки, скажу я вам! Гончаки, а не поросята. Чем ты их кормил, Шабунин?

— Они сами добывали корм на берегу. Морская капуста, плавник, ракушки… Очень питательно! Витамины, опять же…

Первым получил удар кортиком «Комдив». Как и подобает владельцу такого имени, поросёнок даже не взвизгнул. Тихо завалился на разостланный брезент. Хитрый «Начштаба» никак не давался. Проткнутый насквозь, верещал и дрыгал ногами. Перепуганные «Начпрод» и «Начпо» с визгом носились вдоль забора до тех пор, пока Шабунин не поставил перед ними корыто с камбузными помоями. Голод, как известно, не тётка, хотя, признаться, до сих пор не знаю, почему сравнивают эти два совершенно не совместимые понятия. Поросята дружно зачавкали, и «Начпрод» тотчас заполучил «пробоину в левый борт». Вокруг «Начпо» Сомов ходил, как–то по–особенному посматривая на него. Быть может, ему чем–то досадил Хомутов, начальник политотдела, или вообще у боцмана аллергическая неприязнь к замполитам. Улучив момент, Сомов, уже принявший «на грудь» для храбрости, набросился на бедное животное с воплем:

— Вот тебе, начповская морда!

Подвыпивший боцман поторопился. Шустрый «Начпо» вильнул закрученным хвостиком, отпрыгнул, и тычок кортиком пришёлся в его тощую задницу. Одуревший от боли «Начпо» выбил доску в заборе, дико визжа, бросился в холодную гладь бухты. Раненый кабан отплывал всё дальше от берега. Вода розовела за ним. Несколько раз он то заныривал, то вновь появлялся на поверхности. Скоро свинья исчезла совсем.

— Начпо утонул! — истошно заорал пьяный боцман.

Этот крик слышали на «Неве». И потом шутники ещё долго строили испуганное лицо:

— Начпо утонул!

На что другие остряки с таким же серьёзным видом спрашивали:

— Какой начпо? Свинья или свинтус?

Благодаря симпатии любвеобильной дочери комдива к бывшему таксисту–торпедисту, вестовому–свинарю, Шабунин, словно мартовский кот хоть и не жил на крыше, а в кубрике «Невы», гулял по берегу вольно, сам по себе. Вскоре после этой комедийной истории штаб 29‑й дивизии переместился с «Невы» на «Саратов», где Шабунин сделался полноправным хозяином кают–компании. Несмотря на якобы обещанные ему семейные и материальные блага, старший матрос начисто отрицал свою причастность к заметно округлившемуся животу рыжеволосой пассии.

Я несказанно обрадовался встрече с товарищем по совместной службе на К-136. И теперь целыми днями пропадал в офицерской кают–компании, покатываясь со смеху над Юркиными выходками.

Проходя мимо открытой каюты штурмана Василькова, Шабунин заприметил висящий на спинке стула китель. Лейтенант крепко спал. Неисправимый шутник не поленился сгонять в буфет. Вернулся с ложкой. На цыпочках вошёл в каюту и опустил ложку в карман кителя. Когда ничего не подозревающий штурман пришёл обедать, к сидящему рядом с ним старшему лейтенанту Заярному, вихляясь, подошёл Шабунин.

— Внимание, товарищи офицеры! Фокус! — объявил он. — Разрешите, тащ старшнант… Беру вашу ложку и смотрите… выбрасываю в иллюминатор за борт. Где сейчас ложка, тащ старшнант? На дне бухты? Ошибаетесь… Она в кармане вашего соседа! Позвольте, тащ нант…

И Шабунин бесцеремонно извлёк ложку из кителя хлопавшего глазами Василькова. Смех. Аплодисменты.

— Браво, Шабунин! Бис! Ещё что–нибудь изобрази…

Васильков недоумевает, руками разводит:

— Ничего не понимаю… Своими глазами видел: выбросил он ложку… Пусто у него в руках было… И как сумел?

Шабунин ржёт, доволен проказой.

— Надо уметь кошку иметь, чтобы не царапалась. Гы-ы!

Капитан третьего ранга Ракитянский подзывает вестового к своему столу, на котором не достаёт столового прибора. Юрка с хихиканьем, ужимками, неуловимым движеним выхватывает из–под белой куртки ложку, вилку, нож, незаметно выкладывает их.

— Как в лучших домах Парижу и Ландона! Всё на месте! И как вы смотрели?!

Ничем не занятый, я помогал приятелю–сослуживцу в буфете: варил сгущёнку, мыл посуду, кипятил в титане воду, убирал со столов.

Дождавшись ухода офицеров, мы устраивали пир для себя. Толстым слоем намазывали на хлеб масло и варёную сгущёнку, похожую на шоколад.

Юрка взрезал жестяную банку с колбасным фаршем, вытряхивал содержимое столбиком на расписную фирменную тарелку. Разливал по чашкам горячий кофе. Пузатый сливочник с вычурно загнутым носиком наполнялся свежими сливками, доставленными на «Саратов» утренним катером из Петропавловска — Камчатского. Сахарница с причудливыми ручками, хранившими прикосновение капитанов, адмиралов и прочих именитых посетителей кают–компании, стояла перед нами с рафинадом. Печенье в хрустальной вазочке, ломтики сыра на блюдечках из тончайшего китайского фарфора.

Мы завтракали. Не спеша. Покручиваясь в креслах, обшитых затёртым тёмно–малиновым бархатом. Насытившись до одышки, курили сигареты «Друг», оставленные Шабунину кем–нибудь из офицеров. Блаженствовали, развалясь на кожаном диване, и перламутровая раковина–пепельница постепенно наполнялась окурками.

Отдохнув столь безмятежным образом от переедания и других тягостей и лишений военно–морской службы, принимались за уборку кают–компании. Это незначительное мероприятие занимало меньше времени, чем сам завтрак или обед. Смахнув невидимую пыль, встряхивали скатерти и ковровые дорожки, споласкивали посуду и снова падали в кресла, покуривая и размышляя о том, о сём. В основном, конечно, о женщинах.