Пламя возмездия - Биверли Бирн

– У меня нет ни малейшего представления об этом, дорогая. Все эти дела я оставляю на усмотрение наших джентльменов. Разве я не права?

– Конечно, права.

Беатрис потянулась за третьим куском земляничного торта. Нет, здесь решительно нечем было заняться, если бы не еда. Чего доброго, когда настанет пора уезжать из этого Уэстлэйка, ей потребуется перешивать все свои платья.

– Ах, вот вы где, дорогие? А я вас повсюду ищу, думаю, где же они спрятались. А они, оказывается, пьют чай на террасе, как это я сразу не догадался. Где же еще в такой чудный день, как не здесь. Извините, что припозднился, – Джемми поцеловал в обе щеки сначала жену, а потом кузину. – Ну, Беатрис, чем ты сегодня занималась?

Сидела и прикидывала, что с этим всем произойдет, когда вы в прах рассыплетесь. Разумеется, она этого не сказала.

– Рассматривала эти лиловые цветы, эти… как же вы их называете, ириски? Или как-то еще?

– Ирисы, – машинально поправил ее Джемми и взял предложенную дражайшей чашку чая.

Одним из правил, которые он перво-наперво ввел в Уэстлэйке, как только это имение перешло к нему, был отказ от дворецких во время вечернего чая, если на чаепитии присутствовали женщины. Разливать чай должны были они сами. Одним из самых нежнейших, милейших зрелищ было, по его мнению, очаровательная леди, предлагавшая и разливавшая чай. Он даже позволил себе на секунду больше посвятить себя созерцанию его Кэролайн, затем повернулся к Беатрис.

– А они не все лиловые, бывают еще ирисы белые и желтые.

– Ох, я, наверное, не заметила.

Зато она хорошо замечала, какие перемены происходили с ее кузеном в последние дни. Джемми с каждым днем все больше и больше походил на привидение, его улыбка стала напоминать оскал черепа. Но Беатрис поняла весьма прозрачный намек Кэролайн, которая упорно делала вид, что ей невдомек все эти происходившие с ее мужем метаморфозы. Да и Джемми, казалось, тоже были невдомек ее испытующие взгляды.

– Беатрис, знаешь, почему я так восхищаюсь цветами? Тебе знакома природа моего восхищения ими? – задумчиво вопрошал Джеймс.

– Боюсь, что нет.

Он допил чай, любезно отказался от предложения очаровательной супруги выпить еще и, аккуратно опустив чашку на блюдце, поставил ее на стол.

– Тебе не приходилось видеть эту чудесную вьющуюся желтую розу вблизи конюшен и в Греческом саду?

– Я ненавижу лошадей и поэтому за милю обхожу любую конюшню. А Греческий сад, это, по-моему, тот, где эти побитые статуи стоят, или я путаю?

– Вероятно, можно и так выразиться. Эти статуи привезены сюда моим отцом из Греции. В этом саду собраны истинные раритеты, – обиды в его голосе не было, лишь грусть.

Эти, как он выразился, раритеты неизменно ассоциировались у нее с ненужным старым хламом, от которого отделались, выбросив его на помойку. Не было статуи, у которой чего-нибудь да не хватало: головы, руки, ноги, а иногда это были и не статуи вовсе, а сплошь одни конечности. Но Беатрис была настроена миролюбиво, и для восстановления спокойствия решила польстить ему, задав вопрос: я не раз замечала там желтые цветики; это не роза?

– Да, их я и имел в виду. Это самая знаменитая роза во всем Уэстлэйке, «Каприз Сисла» – вот так она называется.

Заметив на ее лице непонимание, он пояснил:

– Ошибка Сисла, причуда, безрассудство. Когда делаешь нечто такое, что не следовало бы делать. – Он промолчал. – Капризы, как правило, приводят к самым ужасным последствиям.

Он попал почти в точку. Беатрис внимательно смотрела на него, а Джемми на нее. Так они сидели несколько мгновений.

Кэролайн переводила взгляд со своего мужа на золовку, смутно понимая, что здесь что-то не так. Потом наклонилась и взяла маленький серебряный колокольчик.

– Надо убрать со стола.

Джемми удержал ее руку.

– Не сейчас, дорогая, пожалуйста. Посиди, здесь так чудно. Я хочу рассказать Беатрис историю «Каприза Сисла».

Глаза Кэролайн были темно-серого цвета, многие сравнивали их с черными жемчужинами; когда она была чем-то взволнована, они темнели еще больше. Вот и сейчас потемнели.

– Как хочешь, – покорилась она.

Кэролайн пыталась совладать с надвигавшимся на нее ощущением страха. Это началось уже несколько дней тому назад. Ее не покидало предчувствие грозных событий, нависавших над ними подобно грозовому облаку. Она не понимала, что это, могла лишь гадать. Но в том, что они шаг за шагом приближались к катастрофе, не сомневалась.

– Наверняка Беатрис не пожелает забивать себе голову нашими древними семейными легендами.

– Нет, ну почему же, я с удовольствием послушаю, – не соглашалась Беатрис. – Ведь это и моя семья, как-никак.

Нет, она не собирается отводить глаза, пусть это сделает он первым, Джеймс. Джемми оказал ей услугу, сняв напряжение тем, что стал доставать из бокового кармана золотой портсигар, чтобы выкурить здесь одну из своих овальных турецких сигарет, которые его поставщик приобретал в Каире для него.

– Мой отец приобрел Уэстлэйк в 1825 году, – начал он свое повествование. – Место пребывало в кошмарном запустении, здесь уже к тому времени лет сто никто не жил. Тогда же он случайно приобрел и Гордон-сквер, и отстроил ее менее чем за триста фунтов. Он был очень дальновидным человеком, мой отец. Гордон-сквер он выбрал потому, что понимал, насколько важную роль будет играть когда-нибудь железнодорожная станция на Юстон-стрит. И потом выяснилось, что он стал первым англичанином, имевшим в своем владении железную дорогу.

– Действительно, очень умный ход. А это было до того, как он получил дворянство или после? Джемми, я могу попробовать одну из твоих сигарет?

– Что? О, да, конечно, если тебе хочется… Я никогда не думал, что…

Он предложил ей сигарету и дал прикурить. Беатрис держала ее довольно неумело, но затянулась и выпустила дым вполне профессионально и не закашлялась. Эта чертова баба, оказывается, кроме того, что была страшной, как все грехи мира, являлась еще и тайной курильщицей. Можно только представить себе, как она расхаживала по своей кордовской спальне перед отходом ко сну, провонявшая табачищем, и в застегнутой до шеи ночной рубашке. Бедный Франсиско!

– Так вот, чтобы ответить на твой вопрос, оба дома были приобретены до того, как папа стал пэром.

– Понятно, – сказала она, – я так и думала.

Он пропустил мимо ушей и этот ее комментарий, и тон, каким он был сделан, и продолжал свой рассказ.

– Так как папе приходилось из-за своих дел много времени проводить в Лондоне, он поселил здесь, в Уэстлэйке, своего младшего брата. Тогда это были сплошные развалины. Папа предполагал, что Сисл будет следить за ходом восстановительных работ. Но Моего дядю ничего, кроме работы на земле, не интересовало.

Беатрис скорчила гримасу.

– Вот это как раз то, чего я никогда не понимала и не пойму в англичанах, эту ах страсть копаться в грязи.

При этих словах Джемми тихо хмыкнул.

– Может быть, еще поймешь… Но этот случай был несколько другим. До пятнадцати лет папа был единственным ребенком в семье. Потом бабушка неожиданно разрешилась двойней, это были Сисл и Роджер. Сисл был тихим и странноватым мальчиком, очень любил цветы и гораздо меньше людей. Именно ему принадлежит создание большинства садов здесь. Он много занимался выведением новых сортов цветов, их скрещиванием. Папа нанял для него целый штат садовников, их было двадцать шесть, но дядя Сисл настоял на том, чтобы большую часть физической работы выполнять самому. Он трудился над этой программой выведения день и ночь, все время находясь на открытом воздухе, и в дождь, и в холод, пока не подхватил пневмонию и не умер.

Эти слова «пневмония» и «умер» Джемми выделил голосом и при этом смотрел своей кузине прямо в глаза.

– Бедняга, – вырвалось у Беатрис. Вот оно что! Ты, стало быть, подозреваешь меня, кузен Джеймс. Я не знаю, в чем и почему, но подозреваешь, это точно. – И я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я еще не дошел до конца. Все дело в том, что та роза, над которой трудился Сисл до самой смерти, была первой вьющейся розой, обладавшей запахом и выведенной искусственно. Естественно, что она получила название «Каприз Сисла», так решил мой отец.

– Ах, вот оно что! Теперь я понимаю.

Джемми затушил окурок сигареты в серебряной пепельнице.

– Да нет, я сомневаюсь, что ты поняла суть. Так вот, дальше. Эта роза стала очень быстро распространяться. Сейчас ее можно увидеть в любом уголке Британских островов: и у небольших коттеджей рабочего люда, и в роскошных имениях. Суть вот в чем: в нашем роду повелось так, что самые удивительные и прекрасные вещи возникают из наших руин. Это наш дар и наше наследие. Наследие Мендоза.

– А если это наследие предавали? – спросила она. – А если совершали такие поступки, которые были позором для рода Мендоза?

Джемми улыбнулся.

– Будучи одной из представительниц кордовской ветви Мендоза, – сказал он тихо, – я полагаю, тебе известно куда больше примеров подобных поступков и их последствий. В этом отношении твоя ветвь может ими похвастаться.