Дьявол в ее постели - Керриган Берн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чандлер уронил голову и замер, не выходя. Снова прошептал имя Франчески и теперь оно прозвучало как вопрос.
Она покачала головой и подтолкнула его, чтобы он подвинулся, а сама перекатилась на бок и выключила свет.
Он заворочался, прижался к ней сзади.
– Я…
Но она повернулась и прижала пальцы к его губам, еще хранящим ее сокровенный сок.
– Завтра, – прошептала она. Завтра они скажут друг другу все, что должны сказать.
Губы его в темноте напряглись, словно он хотел поспорить, но затем расслабились.
– Завтра, – согласился он.
Они лежали рядом и слушали бурю за окном. Дыхание Чандлера становилось все медленнее, все глубже, и наконец перешло в ровное и спокойное.
Но Франческа спать не собиралась. Не хотела пропустить ни единой секунды рядом с ним.
Буря утихла, так и не превратившись в дождь. Из-за туч выплыла луна и осветила лицо спящего мужчины бледным призрачным светом. Чандлер, думала Франческа, – создание ночи, и этот самый глухой и темный час суток – его час. Он живет во тьме. Облечен во тьму. Тьма – часть его плоти и крови.
– Я люблю тебя! – прошептала она.
По крайней мере, это не изменилось. Будь он Декланом Чандлером, Чандлером Элквистом, лордом Дрейком или самим Дьяволом – она его любит.
По-прежнему.
Навсегда.
– «Из чего бы ни были сотворены наши души, твоя душа и моя – одно»[3], – прошептала она.
Во сне черты его смягчились: суровый, несгибаемый мужчина вновь превратился в мальчика, которого она любила давным-давно.
Склонившись, она прошептала ему на ухо свое имя – настоящее имя. Открыла свою тайну тому, кто не мог ее услышать. Во многом Франческа была отважной, даже бесстрашной, но не могла победить страх, который хранило ее сердце.
«Неужели ты меня возненавидишь? – думала она, смахнув еще одну слезу и уложив голову ему на грудь. – Не надо, пожалуйста!»
Сердце Чандлера размеренно билось у нее под ухом, точь-в-точь как в тот далекий день, когда она прижималась к нему в каминной трубе, а вокруг горел и рушился мир. Каждой клеточкой своей души она помнила этот день.
«Я не так сильна, как все думают. Прошу тебя, Деклан Чандлер, не делай мне больно!»
Глава 19
Ближе к пяти утра Чандлер проснулся, задыхаясь от привычного кошмара, который являлся ему почти каждую ночь.
Он не размахивал беспорядочно руками, не сучил ногами, как порой случается с людьми, которым снится смерть. Не говорил во сне, не стонал и не вскрикивал.
Нет, его кошмар отнимал способность двигаться. Словно демон, наваливался он на Чандлера и запирал во тьме, превращая сон в тюрьму, а собственное тело в тюремщика.
Сон был неизбежной пыткой: вот почему Чандлер всегда страшился ночи.
Поэтому никогда не засыпал рядом с женщинами – ни одной не доверял и боялся, что они используют этот сонный паралич против него.
Ночь за ночью выныривая из кошмаров, он научился постепенно возвращаться к реальности, сосредотачиваясь поочередно на каждом из пяти чувств. Так поступил и сейчас.
Одеяло теплое, но не такое тяжелое, как он привык. Комната озарена лунным светом.
Странно, очень странно. Как правило, он спит в полной темноте. И в полной тишине. Чтобы никто не мог подкрасться незаметно.
Но сейчас совсем рядом слышится чье-то дыхание!
Чандлер широко раскрыл глаза. Сонный паралич мгновенно рассеялся, тело напряглось, готовое к бою… а в следующий миг он увидел в лунном свете сирену, что распростерлась по правую руку от него.
Франческа лежала в позе русалки, закинув руку за голову; легкое одеяло сползло и прикрывало только нижнюю часть тела.
Черт, он же хотел дождаться, пока она уснет, и уйти! Чандлер не мог поверить, что позволил себе расслабиться, убаюканный ощущением теплого тела под боком.
Долго ли он спал? Кажется, прошло всего несколько часов.
Франческа привстала в кровати и сладко зевнула.
Один лишь взгляд на нее вызывал возбуждение.
Девушка смотрела на него сверху вниз с такой неприкрытой, откровенной нежностью, что Чандлер, как это ни смешно, вдруг ощутил, как по телу, вплоть до самых темных и холодных углов, растекается тепло.
– Когда ты спишь, ты очень на него похож, – потупившись, заметила она.
Тепло мгновенно отступило, изгнанное паникой.
– На кого похож?
– На Деклана. На кого же еще? – Ее рука рассеянно легла на его бицепс, с простодушным любопытством скользнула выше, к плечу. – Невинный мальчик с печатью глубокой грусти на лице. Помню, мне всегда хотелось тебя рассмешить, но я не понимала, как – ты, кажется, совсем не умел смеяться.
Она подождала ответа; но он не знал, что сказать, и она продолжила:
– Мне показалось, ты видел сон. Сейчас. Так тяжело дышал, что я хотела даже тебя разбудить.
Чандлер предпочел бы этого не слышать. К чему обсуждать кошмары, когда пробуждение оказалось лучше самого прекрасного сна?
– Мне не следовало становиться Декланом. Я сожалею обо всем, что произошло со мной в Мон-Клэре.
Она вдруг замерла и отдернула руку, словно ужаленная.
– Обо всем?
– Кроме тебя.
Он поймал ее руку и вернул на прежнее место, чтобы Франческа снова его погладила. Никто и никогда не ласкал его так – без хитрости, без похоти, просто… потому что ей приятно его трогать.
Франческа подчинилась, однако между бровей у нее залегла тревожная морщинка.
Непривычное чувство вины охватило его. Он повернулся к Франческе, оперся на локоть, как и она, и сказал:
– Напрасно ты не открыла мне свой секрет.
Глаза ее округлились, а рука снова застыла.
– Какой секрет?
Вот это любопытно, сказал он себе. А сколько их у нее?
Но для начала стоит разобраться с тем, что ему уже известно.
– Если бы я знал, что ты девственница, то подготовил бы тебя. А я вел себя как животное… – Он не договорил; стыд стиснул горло.
К величайшему его удивлению, выразительный рот Франчески растянулся в широкой улыбке, и Чандлер почувствовал, как отступает ее волнение.
– Если бы я призналась, ты бы, наверное, вовсе ничего не сделал!
Чандлер вздохнул, неуверенный, что вправе претендовать на такое благородство.
– Возможно, и нет, – признал он.
Неужели он вправду отверг бы этот щедрый дар?
Чандлер наклонился поцеловать ее обнаженное плечо. Что ж, теперь, когда перед ним распахнулись врата рая, надо быть последним дураком, чтобы отказаться!
Он уже открыл рот, чтобы спросить, как ей удалось одурачить весь свет, выдавая себя за бесстыжую распутницу, но тут она пихнула его в бок.
– Так ты серьезно? В Мон-Клэре ты был несчастен? – спросила она.
Нет, это были лучшие годы его жизни! И все равно он о них жалел.
– Тебя это обижает?
Она задумалась; затем, судя по всему, углубилась мыслями в прошлое, и задумчивость сменилась ностальгией.
– Знаешь, до убийства мне не вспоминается об этом месте ничего дурного. Только хорошее. Весенние праздники в деревне. Домашний театр, где студенты ставили для нас комедии. Запах свежеиспеченного хлеба: он будил меня по утрам, я отправлялась на кухню и встречала по дороге Харгрейва, который шел к папе с утренним докладом… – Глаза ее подозрительно заблестели; она сморгнула влагу и закашлялась. – Особенно я любила лето. Бегать по лабиринту, чистить
