Дьявол в ее постели - Керриган Берн

чувствуют себя обиженными или обманутыми, обычно впадают в ярость. А разъяренный мужчина – существо непредсказуемое. Часто жестокое. Несомненно, она боялась ссоры с Чандлером; но еще больше страшилась последствий. Не эмоциональных – хоть и этого хватало, чтобы не спать полночи, – а юридических.

Быть может, очень серьезных.

В худшем случае он от нее отвернется… нет, не так. В самом худшем – сообщит своему начальству. Дальше последуют обвинения, которые без сомнения приведут на виселицу. Она ведь выдает себя за погибшую графиню!

Нет, Франческа не верила, что Чандлер станет желать ей смерти – хотя, пожалуй, причина для этого появится. Однако… как ни обожала она этого человека, как ни восхищалась им, как ни любила всем сердцем и душой – пока очень смутно понимала, каким он стал, и не представляла, чего от него ждать. У каждого есть какие-то моральные принципы и ограничения; но мораль Чандлера пока оставалась для нее белым пятном на карте.

Временами это возбуждает, но чаще пугает.

Однако сейчас нужно сосредоточиться на своей задаче. Подтвердить или опровергнуть обвинения в адрес ее родителей, попробовать обелить их в его глазах.

Так что за работу.

Франческа перебирала документы: каждый просматривала, передавала Чандлеру и тянулась за следующим. Пока ничего нового – ничего такого, чего бы она не знала из разговоров со свидетелями и полицейскими.

И вдруг увидела это. Сломанную печать Кавендишей и аккуратный мелкий почерк отца на конверте. Сердце затрепетало, потом ухнуло куда-то вниз. Франческа потянулась за письмом.

«Папа, папа, – думала она, – что же ты натворил?»

Чандлер, который все это время не спускал с нее глаз, подошел ближе и протянул руку.

– Это оно? – спросил он. – Дай мне…

Франческа шикнула на него и отмахнулась. Скорее почувствовала, чем увидела, что Чандлер недоволен; но он безропотно убрал руку. Дрожащими пальцами Франческа открыла письмо и прочла строки, в которых, по его словам, содержался приговор обитателям поместья Мон-Клэр.

Всем заинтересованным.

Верю, что это письмо попадет в правильные руки, поскольку что-то подсказывает мне, что его содержание имеет большое значение.

Несколькими годами ранее мы, прислуга в поместье Мон-Клэр, приютили голодающего бездомного мальчика по имени Деклан Чандлер и дали ему работу в особняке. Деклан славный паренек, здоровый, почтительный к старшим и усердный работник – добродетели, кои нечасто встречаются в нынешнем юношестве. По натуре он честен и благороден. Происхождение и воспитание его мне неизвестны, но это благородство характера кажется врожденным.

Деклан взрослеет, и я все чаще задумываюсь о том, как туманно его будущее; ведь хорошо известно, что в наше время множество молодых людей уклоняются с пути добродетели и предаются порокам, не имея руководства и примера отца.

С юных лет отцовство было для меня пламенной мечтой; единственная дочь Пиппа составляет счастье моей жизни. Я подробно обсудил дело со своей женой Генриеттой; оба мы всей душой желаем принять этого мальчика в свою семью и обеспечить всеми благами, какие в силах даровать человеку достойное воспитание.

Ради краткости перехожу к цели своего письма. Мне не удалось найти никаких данных о рождении или родителях Деклана Чандлера; посему нижайше прошу вашей помощи в розыске таковых сведений, дабы удостовериться, что к усыновлению Деклана нет никаких законных препятствий.

Буду весьма благодарен за любую помощь в этом отношении.

С величайшим уважением

Искренне ваш

Чарлз Тимоти Харгрейв-второй,

Поместье Мон-Клэр, Дербишир.

Франческа снова и снова перечитывала эти слова, смаргивая влагу с глаз, обводя пальцами выцветшие строки. Сердце билось так, словно готово было разорваться.

Лишь когда из груди вырвалось рыдание, она поняла, что плачет.

Никаких сомнений: это письмо отца. Как его не узнать? В конце пространного послания, полного лишних подробностей, вдруг начинает стремиться к краткости. Почерк ровен и аккуратен, но не совсем понятно, к кому обращается, а в выражениях старомодная витиеватость сочетается с сентиментальностью.

Да, это папа: человек старинного воспитания, чудаковатый, рассеянный, но с сердцем огромным, как Атлантический океан.

– Франческа! – В голосе Чандлера звучала забота, но и легкая нотка нетерпения. – Да что там такое? Скажи мне!

«Единственная дочь Пиппа составляет счастье моей жизни…» Она погладила пальцем эту строку и передала письмо Чандлеру, раздираемая противоположными чувствами: она не хотела расставаться с этим пожелтевшим листком бумаги, и страстно желала, чтобы Чандлер поскорее его прочел.

Чтобы узнал.

Поглощенная своими чувствами, Франческа больше не сдерживала слез. Она вспоминала мать в день убийства. Снова видела, как ее преданность обернулась жертвоприношением. Не было дня, когда бы она не благодарила маму за свою жизнь – и не оплакивала ее смерть!

А папа… Как непохож он был на маму, и в то же время как похож! Неизменно добрый и ласковый, он любил витать в облаках и не всегда был внимателен к дочери. Но и он, когда потребовалось, отдал жизнь за тех, кого любил. А она так с ним и не попрощалась! Так и не поняла, как ей повезло с семьей, пока эту семью так внезапно и страшно у нее не отняли!

И папа – милый папа! – оказывается, хотел сделать Деклана Чандлера частью их семьи.

Если бы она узнала, разумеется, умоляла бы его передумать. Ведь на сестрах жениться нельзя! А Пиппа твердо надеялась выйти за Деклана замуж.

Франческа содрогнулась от стыда, вспомнив, что еще недавно сомневалась в своих родителях. Как могла хоть на миг представить их среди членов Кровавого Совета?! Только не Чарлза Тимоти Харгрейва-второго, с его преданностью «пути добродетели» и отвращением к пороку.

Господи, как же она тоскует по ним обоим!

Она взглянула через плечо на Чандлера, чьи волчьи глаза снова и снова пожирали строки письма. Франческа думала, отцовская доброта его согреет. Тронет его израненное сердце и очистит Харгрейвов от всех подозрений.

Но почему он так побагровел? Лицо залила краска. Аристократические ноздри раздуваются от частых вдохов, брови нависают все ниже над расширенными, дикими глазами.

Лицо его начало подергиваться. Губы растянулись в подобии оскала. Правый глаз замигал быстрее левого, на виске ясно обозначилась и запульсировала вена, которой Франческа прежде не замечала.

Не такой реакции она ждала, совсем не такой!

И вдруг, как по волшебству, все эмоции исчезли. Только что Чандлер был человеком – теперь превратился в каменный столб. Холодный. Далекий.

Недосягаемый.

Эта перемена напугала ее куда больше предыдущих проявлений гнева.

– Понимаю, почему ты сердишься, – заговорила она, стараясь его успокоить. – Твои данные оказались ошибочны, и ты зря потерял кучу времени…

Подошла ближе, потянулась к нему, но он отпрянул, сжав письмо в кулаке.

– Нет! Нет, черт побери! Дело не в этом!

– Тогда в чем? Да перестань же! Отдай мне письмо! Это все, что осталось от моего… от нашего детства! – Она едва не сказала «от моего отца».

Он швырнул ей письмо. Франческа положила его на стол, бережно разгладила листок.

– Тупой болван! – каким-то неживым, скрежещущим голосом проговорил Чандлер.

– О чем ты? – Франческа никогда не отличалась терпением, и сейчас ее гнев готов был вырваться на поверхность. – Этот человек тебя обожал! – Она потрясла письмом у него перед носом. – Хотел взять тебя на свое попечение, дать тебе будущее! Что в этом глупого? Ты был сиротой, а он – бесконечно достойным человеком! Если хочешь знать, лучшим из людей!

Он покачал головой и попятился к дверям.

– Нам пора.