По праву крови - Кирилл Малышев

Олег будто окаменел, ожидая, что последует за этими словами.

Тулускай, стоя на помосте, вещал ханскую волю, и голос его звучал холодно, отстранённо:

– Посему великий хан Угулдай требует от своего слуги Олега поклониться духам Великого Ханата: Войне, Силе, Ярости.

Он медленно указал ладонью на три чёрных истукана, торчавших из груды пепла посреди зала.

– Согласиться с тем, что Зарог не бог, а всего лишь жалкий шайтан. Ты можешь и дальше поклоняться ему, но должен признать верховенство могущественных сил Степи. Только так Великий хан Угулдай, повелитель Земли и Неба, сможет убедиться в твоей беззаветной верности.

Олег онемел. Юрта поплыла перед его глазами, превратившись в бесформенное багряное пятно.

Ещё мгновение назад он думал, что ничего более унизительного, чем стоять на коленях перед грязными дикарями, не может быть.

Как же он ошибался!

Княжич попытался ответить, но изо рта вырывались лишь обрывки слов:

– Мы… В-вы… Договор… Не с-смеете…

– Нет никакого договора, – отрезал Тулускай. – Ты раб. Жалкий червь. И для тебя закон один – воля Великого хана!

Олег опустил голову.

Лицо его стало бордовым.

Признать, что над сущим есть иная власть, кроме Владыки Зарога?!

Предать святую веру?

Его пальцы невольно опустились в карман кафтана.

Там что-то было.

Мягкое.

Реальное.

Он вытащил дрожащую руку и медленно разжал кулак.

На ладони, слегка подрагивая, лежало соколиное перо, перепачканное кровью, сочившейся из вспоротой кожи.

Знак. Свидетельство божественной благодати, снизошедшей на него в Великом храме Радограда.

Сердце мужчины замерло.

«Владыка смотрит на меня. Это испытание.»

Лёгкий поток воздуха подхватил пёрышко, унося его прочь. Олег проводил пушинку стеклянными глазами. Внутри него что-то оборвалось.

Вихрь воспоминаний накрыл княжича с головой.

Шаманы, бросающие радонских младенцев в костры, словно поленья. Сотни огоньков неупокоенных душ, зависших над вырезанной деревней. Проповедь архиезиста Панкратия в Великом храме. Исполосованные лица голубоглазых рабов, склонившихся под тяжестью железных ошейников.

Изумлённые глаза Ярополка, смотрящего на него, впервые, во всей полноте осознавшего величие своего прославленного рода. Рода, имя которого прямо сейчас безродные степные псы пытаются втоптать в грязь.

– Не-е-ет… Не бывать этому! – прошипел Олег, не помня себя.

Его лицо искривила странная, кривая ухмылка.

В юрте воцарилась мёртвая тишина.

Где-то в вышине, под куполом, выл холодный ветер. Снежинки, принесённые сквозняком, медленно кружились в воздухе, опускаясь на головы и плечи гостей пира.

Неровный свет факелов дрожал на лице княжича, неузнаваемом, исказившемся от ярости.

– Что ты сказал, ничтожество? – улыбка тут же исчезла с лица Тулуская.

От прежней любезности не осталось и следа. Глаза вестника вспыхнули ненавистью.

Олег тяжело дышал.

Вдох.

Выдох.

Исподлобья, как затравленный зверь, он посмотрел по сторонам. Его голос разорвал повисшее безмолвие на куски:

– Не бывать этому!

Он словно отхаркнул эти слова, брызжа слюной.

– Чтобы я, наследный княжич Радонии, потомок великих предков, поклонился этой мерзости?! Во имя которой вы, безродные животные, унижаете мой народ?! Чтобы предал святую веру?! Никогда!

Стены юрты задрожали от его крика.

Угулдай, усмехнувшись, бросил что-то Тулускаю. Тот коротко ответил. Хан расхохотался.

«Ты смеешь смеяться надо мной?!»

Княжич быстрым шагом подошёл к чёрным, закопченным идолам, возвышавшимся в центре зала. Задрав голову, он обильно плюнул в их основание.

Зал ахнул.

Олег тяжело дышал. Кровь мощными ударами била в виски. Он пошатнулся, чувствуя, как ноги перестают слушаться. На него разом обрушился весь груз испытываемой ненависти – за всё, что эти нелюди сделали с его княжеством, с его народом, с ним самим.

Но этого было мало.

Взгляд княжича упал на золотой, сделанный руками радонцев ханский трон. Туда, где сидел Угулдай. Олег покачнулся, сделав ещё шаг.

Подняв руку, он ткнул пальцем в лица тех, кто восседал перед ним.

– Только один истинный бог есть! Владыка Зарог!

На мгновение он прервался, с отвращением и ненавистью глядя на хана.

– А вы все – бесовское отродье. Будьте вы прокляты!

Наполнив грудь воздухом, княжич снова плюнул.

Плевок описал в воздухе дугу и, пролетев несколько саженей, упал мокрым пятном прямо на дорогие, мягкой кожи, сапоги владыки Степи.

Глава 3. Цена молчания

Ночь, опустившаяся на Степь, принесла не только густую, непроглядную тьму, но и пронизывающий ветер. От его порывов матерчатые стенки шатра вздрагивали и натягивались, словно под ударами тяжёлых кулаков.

Ярополк, закутавшись в медвежью шкуру, лежал на топчане, напряжённо вглядываясь в темноту. Шум бури тревожил его. Когда особенно мощный поток воздуха налетал на шатёр, ткань жалобно потрескивала, и княжич вздрагивал. Эти завывания казались ему не просто звуками непогоды – они напоминали голоса степных зверей, окруживших лагерь и готовых напасть в любой момент, пользуясь отсутствием в нём брата и Весемира.

Мальчик минута за минутой молча глядел в потолок. Он знал, что утром вернётся Олег, и они, наконец, отправятся обратно. Долгие дни, проведённые в этом проклятом месте, утомили юного княжича. Он устал от вынужденного заточения, от невозможности даже немного удалиться от стоянки. Потому предстоящий путь домой казался ему настоящим избавлением.

Но до рассвета было ещё далеко. Самым лучшим способом приблизить долгожданный восход солнца был сон, но он всё никак не желал приходить. Поняв, что лежать без движения бессмысленно, парень поднялся, натянул сапоги и подошёл к выходу. Осторожно откинув край плотной ткани, служивший дверью, выглянул наружу.

Там бушевала метель. Снег, начавшийся ещё днём, к ночи значительно усилился. Теперь он покрывал шатры и немногочисленные оставшиеся телеги толстым белым одеялом.

«Хорошо, что брат увёл почти весь обоз. Тащить столько поклажи по занесённым снегом дорогам было бы сущим мучением», – подумал он.

Видимость была ужасной. Лишь скудный свет нескольких костров, разведённых дружинниками, тщетно пытался пробиться сквозь обволакивающую мглу. Ярополк прислушался. Сквозь гул стихии и фырканье встревоженных лошадей до его ушей доносился ещё один звук.

Не верю я, что мой отец родной

Неупокоенным лежит в земле сырой.

Не верю я, что ро́дна мать моя

Забыла и с войны не ждёт меня.

Не верю я, не верю я…

Над лагерем едва слышно разносилась мелодия гуслей. Кто-то из дружинников, низким, тягучим, слегка простуженным голосом, старательно выводил старую песню. Сливаясь с воем метели, она казалась чем-то потусторонним, волшебным. Будто и не человек пел её, а она была таким же естественным проявлением сил природы, как ночь, снег, ветер и сама бескрайняя Степь.

Ярополк слушал, затаив дыхание.

Вскоре в его душе заскребли кошки. Он вспомнил об Олеге и Весемире. О матери, оставшейся в Радограде и о Дмитрии. О Владимире, брате, которого не видел дольше